Казакевич воссоздает раздумья Ленина, уделяет большое внимание его внутренним монологам, наполняет емким подтекстом моменты молчаливой задумчивости, что ведет к иллюзии необыкновенно близкого общения с личностью Ленина.
В очерке "Ленин в Париже" Казакевич писал: "В местах, где жили великие и любимые тобой люди, ты испытываешь странное чувство частичного перевоплощения в этих людей, то есть ты ставишь себя на их место и смотришь на все окружающее их глазами". Благодаря такому "частичному перевоплощению" писатель попытался не только войти в круг интересов и увлечений Ленина, посмотреть на все его глазами, но также передать авторской речью оттенки голоса Ленина, его интонации, его эмоции.
В "Синей тетради" Ленин прежде всего человек мысли, но в то же время и человек сильных чувств, можно сказать, человек страсти. "Политика высшая страсть человечества в XX веке (в России во всяком случае)", записывает Казакевич в дневнике. Комментируя "равнодушно-насмешливое отношение Ленина к бесчисленным нападкам и клеветам", Казакевич усматривает в этом умение "отметать чувствования ради дела", но само дело Ленина постоянно требует от него разных эмоций: печали и радости, горечи и восхищения, сомнения и ликований, тревоги и удивления, скорби и гнева, ярости и удовольствия. Всего и не перечесть. "Кипения других страстей, страдания и чаяния масс, коварные происки партий" могут захватить Ленина целиком. Воистину здесь, как признал Н. Погодин, "живет, горит, бьется могучее ленинское сердце"*.
_______________
* П о г о д и н Н. Ново, талантливо, интересно. - Известия, 1961, 2 июля.
Казакевич отчетливо представлял себе, что лишь прикоснулся к огромному материку ленинской темы, поэтому предполагал и дальше писать о Ленине, имея в виду и рассказы и книгу "Жизнь Ленина". И все же автору "Синей тетради" удалось показать плодотворность для советского искусства избранного пути. Это подтвердили художники, пошедшие тем же путем, достаточно вспомнить "Рассказы о Лени не" и "Ленин в Польше" Е. Габриловича, пьесы М. Шатрова "Шестое июля" и "Так победим!". Теперь прямое обращение к ленинской мысли, к его внутренней жизни стало в искусстве необходимым.
Работа над образом Ленина отозвалась на творческих позициях писателя, на всем его миропонимании, укрепила и обогатила историзм его взгляда на действительность. Это видно по задуманной повести "Иностранная коллегия", которая посвящалась подпольной большевистской организации, созданной в Одессе в 1919 году. "Среди героев повести француженка Жанна Лябурб, о которой писал Ленин*. И особенно отразилось на замысле "гигантского", по определению Казакевича, романа, точнее, серии отдельных книг, которые должны были составить эпопею, своеобразную энциклопедию советской жизни за двадцать лет. Судьбу русского молодого человека после Октябрьской революции Казакевич думал раскрыть в широких связях с движением истории. В сюжет он предполагал включить исторических лиц под реальными и вымышленными именами, показать их роль в политике, культуре, экономике, чтобы будущие поколения могли увидеть и оценить "всю нашу боль, всю нашу радость, - такую боль и такую радость, какие немногие поколения знали".
_______________
* К а з а к е в и ч Э. Эпопея народной жизни. - В мире книг, 1962, No 4, с. 42.
Замысел эпопеи пришел к писателю в начале 50-х годов, он занят им был до конца жизни, тщательно обдумывал отдельные части, написал несколько глав, чувствуя, что должен работать над ним долгие годы. Представление об этом незавершенном произведении читатель данного трехтомника может составить по очерку "В столице Черной Металлургии" (1959) и небольшому, но емкому и яркому рассказу "Приезд отца в гости к сыну". Казакевич радовался, что в рассказе выдержал нечто вроде экзамена на "умение живописать человека в самых обычных, самых нормальных, даже тривиальных обстоятельствах".
Для очерка характерны зримые приметы стремительного движения истории на примере судьбы Магнитогорска, "чуда" первой пятилетки, обязанного своим рождением "великой одержимости целого народа, "ленинской закваске" народного организма Советской Руси".
Были задуманы, даже начаты и другие произведения. Их писатель посвящал непосредственно проблемам коммунистической этики. Казакевич был уверен, что "настало время деятельного, спокойного соревнования с капиталистическим миром по таким показателям, как производительность и культура труда, а также: а) доброта, б) чистота, в) любовь к людям, г) яростная ненависть к насилию, холуйству и хамству". И сознавал обязанность литературы содействовать победе советского человека в этом соревновании.
В этих замыслах много личного, остро пережитого. Недаром он не раз помогал людям, попавшим в беду, его доброта и отзывчивость были действенными. И множество людей, а не только близкие друзья испытали это на себе. Отвечая на вопрос анкеты, должна ли проповедь писателя соответствовать его личному поведению, Казакевич написал: "Да, да и да". Энергия и темпераментность ответа говорят сами за себя. До конца жизни он оставался человеком высокой морали, гражданского мужества.
Казакевич умер 22 сентября 1962 года. Тяжелая болезнь сразила его в разгар работы над осуществлением интересных, перспективных замыслов. Он ими был так увлечен, что порой ему казалось, будто все предшествующее явилось лишь подготовкой к настоящему искусству. Но времени уже не оставалось, хотя писатель и пытался вырвать его у судьбы - подобно раненому солдату, не покидающему пост, продолжал работать, понемногу диктовал даже в последние дни, отказываясь от обезболивающей маски, после нее тускнеют мысли.
Масштаб таланта, как думал сам писатель, можно определить по тому, удалось ли ему "оттиснуть очертания своего лица (или хотя бы ладони) на огромном изменчивом железном лице времени". Ничто так сильно не выражает дух и характер эпохи, как ее нравственный максимум, воплощенный в художественном образе. Писатель нашел его, уловил черты неповторимой эпохи. И лучшие книги Казакевича вошли в золотой фонд советской литературы.
Л. А. Г л а д к о в с к а я