А Марту приходится думать: «Только бы мастер, черт бы его взял, не наболтал сейчас лишнего! Потому что, когда вспомнишь, из чего составлен наш митридатсиум, то становится страшно, как бы ратман не заявил, что по вкусу он совсем не пригоден для лечения…»
Но недолго Март по этому поводу тревожится, ибо и на верхнем этаже слышно, что пришли аптекари, и барышня Матильда бежит к лестнице. И Март, прежде чем развернуть митридатсиум, вынимает из складок платка, в который каравай завернут, осенний ярко-розовый цветок гвоздики (только что потихоньку от мастера сорванный в садике позади аптеки) и мигом забрасывает его на лестничную площадку, так, что ни одна душа этого не видит. Кроме девы Матильды, само собой разумеется. Которая в тот же миг поднимает цветок и с таким видом его нюхает, как будто у него какой-то небесный, совершенно необыкновенный запах.
От такого ответного внимания Март до самой макушки преисполняется ни с чем не сравнимой отвагой и разворачивает митридатсиум. Ратман говорит:
— Блюдо!
Кликнутый хозяйкой Юрген подает мастеру подходящее по размеру серебряное блюдо, на сверкающем дне которого изображен рыцарский турнир. Мастер осторожно кладет митридатсиум на блюдо, и рыцари, кони, мечи и султаны на шлемах исчезают под трехфунтовым караваем белого хлеба (или, если желаете, под трехфунтовой мокрицей). Ратман говорит:
— Нож!
И Юрген подает ему нож с костяным черенком.
«Нож со слоньей головой», — думает Март, и у него вздрагивает сердце. Он даже толком и не понимает, от того ли, что в это самое время барышня Матильда спускается с лестницы и становится прямо рядом с ним, так близко, что если бы Март немножко подвинул в ту сторону свой башмак с птичьим клювом, то мог бы клюнуть подол Матильдиной юбки, — или его сердце вздрогнуло все-таки от этого проклятого слова «слонья», от того, что это слово памятно ему в связи с митридатсиумом.
— Кхэм, — говорит ратман, приподнимается на подушках и, полусидя, кладет блюдо с митридатсиумом себе на живот, после чего разрезает каравай поперек, на две половины. — Мартинус, если я правильно помню, иди сюда.
Март подходит к постели ратмана. Но опять же подходит настолько затылком, что успевает одним глазом заметить, что мама Калле держит Матильду сзади за юбку, чтоб Матильда не пошла вместе с ним.
— Ну, — ворчит ратман, — если уж нам не миновать этой самой чаши, то есть этой клёцки, то придется глотать.
При этом лицо у него такое же надутое, как у шкипера на корабле с пушками, принявшего решение открыть огонь по превосходящим его силы морским разбойникам — будь что будет! — и ждущего, когда пушкарь поднесет к пороху факел, чтобы ужасающе гр-р-р-р-охнуло и началось страшное сражение. Но пушкарь у него, как мы уже знаем, парень предприимчивый и занимается не только пушками, но и другими игрушками. И справляется.
Сейчас он хватает половину каравая митридатсиума и с удовольствием вонзает в нее зубы. И то же самое, только не без дрожи отвращения, сразу же делает и ратман Калле.
Но ощутить вкус митридатсиума и разобраться, каков он, для этого у Марта сейчас времени нет. Все его внимание поглощено угловатым лицом ратмана.
Полунасильно едет первый кусок под решетку усов ратмана (под нехотя поднявшуюся железную решетку городских ворот) и въезжает в ворота. Кламп! — силится ратман проглотить. Но не тут-то было. Даже при решимости, присущей отцу города, кусок оказался слишком велик, приторная масса застряла у него в глотке, и мгновение ратман в самом деле близок к тому, что его вырвет.
— Ммм — я справлялся и с худшим, — мычит ратман, — когда серый люд в городе пытался сопротивляться, я все его попытки всегда подавлял. Сейчас и эту серую дрянь подавлю! — Могучие челюсти с отвращением начинают размалывать омерзительный груз. Кончик языка проталкивает разжеванное в гортань, и вдруг жевательная машина резко останавливается. Глаза Марта опять перебегают с Матильды на ратмана (ох, эта извечная борьба между чувствами и делом!) — ибо он понимает, что наступил решительный момент… Если его уловка пройдет и каждый из них спокойно сжует свою половину каравая, значит, мастер получит серебро и даже, может случиться, что ратману на самом деле чуточку полегчает. Как почти всегда бывает с больными после того, как они наглотаются дорогого лекарства… Пройдет его уловка или выйдет скандал?..
То, что решающий момент наступил, осознают все стоящие у постели ратмана. Мама Калле от страха прижимает руку в золотых кольцах к сердцу и говорит:
— Миленький, дорогой, постарайся! Тогда все у тебя пройдет и останутся целы наши последние тарелки.