«Жду и тоскливо множу…»
Жду и тоскливо множу
Жизни каждый удар.
Пустую покинув ложу,
На сцену несу свой дар.
Занавес поднят. Время,
Время игру начать.
На сердце крепче кремня
Воли моей печать.
Я сама углем на картоне
Свою начертала роль.
Бутафорской принцессой в короне
Жду тебя, театральный король.
Но приходишь ты бледный-бледный
И совсем, совсем не тот.
Мечом рассечен панцирь медный,
И черный искривлен рот.
Взгляд задернут угрюмой тайной,
Пусты тени свинцовых век.
Ты пришел, не король театральный,
А усталый чужой человек.
Борис СЕМЕНОВ*
ПСАЛОМ [95]
Росами студеными обрызнут.
Лунными полотнами нехолен,
Стал я, Господи, на перепутьях жизни,
Чтоб творить Твою святую волю.
Ласковело тело молодое
Гибче хмелю, ярче винограду;
Исплели лазоревые зной
На высотах солнечные грады,
А в долине мир лежал невзорот…
Ты ль дороги застил предо мною,
Господи, метнул на горы горы,
Грозами взошел над головою?
Тяжело вздымать Господни нови.
Пламенеть в извивах ярых молний,
Заболочены уже низины кровью,
И нельзя дышать на всхолмьях.
Господи, все дни мои распяты —
Не уйду с Твоих великих пашен.
Но в дымах последнего заката
Дай узреть подножья новых башен.
«Полуденных нам не услышать песен…»
Полуденных нам не услышать песен,
Не трогать солнечные удила —
Безумная земля нас родила,
Чтоб только прободать густеющую плесень,
И бросила в распластанные ночи.
Исторгнули мы искры изо льда,
Мы вьюгами легли на города,
И тел истерзанные осветила клочья
Колдующая, четкая звезда.
И правы мы… Не миллионы ль мертвых
Из нас кричат во вздыбленные дни…
— Пусть древние горят в крови огни.
Пусть кости слабых сломлены и — стерты,
Растоптаны последние когорты,
— Чтоб в судорогах зачатый убийца
Безмерной похотью засеял новый род…
О, никогда победа не умрет,
А слава никогда не истребится.
Но переплавится в назвездные зарницы.
И будет опьянять издалека
Того, кто соберет в танцующее тело
Все то, что в нас томилось и звенело,
Угадывая дальние века.
MARCHE FUNÉBRE[96]
Снова годы ползут без крыл —
Так до конца.
Огненный взмет не достиг, не открыл
Солнечного венца.
Разве поверить — навек угас.
— Допито все вино —
В тысячелетьях, быть может, раз
Все нам узнать дано.
Разве простить — как позабыть
Времени алый ссек.
Разве не мог бы и большим быть
Тот, кто всего человек.
Будут сниться, будут звать
Глотки голодных труб,
Не целовать, не целовать
Вишенья милых губ.
Если бы гребни алых сеч
Вновь схлестнуть на горе.
Если бы пламя вновь разжечь,
Чтобы сгореть, сгореть.
В ночь оглянуться… увидать
Зубьи изломы воль,
Все превозмочь… и оторвать
Всю человечью боль.
«Уж яблони на солнце устают…»
Уж яблони на солнце устают
медовиться под ношею тяжелой.
Весь день и ночь сады поют, поют.
Не отлетают золотые пчелы.
Куда бежишь от солнечных тенет? —
Все тяжелее бахромятся маки.
Такой тугой и терпкий в жилах мед
взострил грудей серебряную накипь,
и сдвинулись спаленные поля.
О, для чего же безнадежно спорить?
ведь в этот час для каждого земля
задохшиеся вывернула поры.