— Ну так вот, фэйгеле, — продолжил Моня, — Баба Яга села в ступу и полетела до сестры. Когда царевич за это узнал, он тут же позвонил в радио и срочно заказал плохую погоду. Но там ему сказали — дорогой Царевич, уже таки поздно делать волны. Так царевич расстроился и спросил — шо такое? Как спасти хорошего человека, так уже поздно, а как полететь в Миргород в отпуск, так зайдите вчера и вечная буря? Или вы там себе думаете, шо Царевич — это пятая графа и делаете назло? Так шоб вы себе знали, шо эта баба Яга тоже не совсем рязанских кровей. Но радио уже повесили трубку. Тогда царевич позвонил в ЖЭК и сказал — слушайте, объявите капитальный ремонт дворца, ну шо вам стоит? Но когда он услышал, сколько именно это стоит и кому именно, у него заболели карманы и он сразу понял, шо попал не туда. Тогда бедный царевич пошел до жены и сказал — слушай, давай нас нет дома? Но жена ответила — знаешь шо? Я вечно вижу твою одну и ту же физиономию уже целых пять лет, дай мне капельку посмотреть на простое человеческое лицо родной сестры. В тот момент царевич понял, шо все надо делать самому и таки позвонил до своей мамы…
— Деда Моня? — сонно пролепетала Риточка, — А давай царевич пустит бабу Ягу к себе на совсем-присовсем немножечко? Мне её жалко. Давай? Ты же самый добрый дедушка в мире.
— Ты ж моя лапушка, — немедленно растаял Моня и погладил внучку по плечику поверх одеяла, — Только ради тебя и не прямо сейчас. У дедушки засохло в горле. Он дико волнуется через эту жизненную сказку и должен глотнуть водички. Постой меня две секунды, я уже сижу обратно!
Моня вышел в кухню, взял из сушки стакан, налил себе воды из графина и залпом выпил. Потом снова наполнил стакан и стал неспешно отхлёбывать, кивая каким-то своим мыслям. Допив, он вернулся в спальню, присел на край кровати и предложил:
— Жизнь моя, только давай сразу договоримся отправить бабу Ягу обратно сразу после обеда, пока она добрая? Риточка? Фэйгеле? Заснула, дедушкина гордость…
И едва слышно прибавил, улыбаясь:
— … ещё до того, как испортить царевичу все настроение!
Старый Моня ещё раз осторожно поцеловал детскую ручку, поправил одеяло и тихонько вышел из спальни.
— Боже ж мой, сорок лет рабского труда и доброе сердечко одной маленькой девочки шобы из тебя таки начал получаться человек, — усмехнулась Бася, — Шо это ты вдруг подобрел? Я уже так и вижу — вот моя сестра сидит в твоём кресле и смотрит в твой телевизор.
— Страшно подумать, где в этом разе лежит твой муж, мэйделе, — буркнул старый Моня, усаживаясь в кресло перед телевизором, — И я таки имею маленький разговор к тебе за твою Цилю и её приличий..
— Та ты просто никак не забудешь, шо Циля называла тебя супник и таки было за шо! — немедленно перешла в наступление Бася.
— Мэйделе, зачем ты болтаешь ерундой? — возмутился Моня, — Ты же знаешь, шо я всегда был дико переборчивый за интимные шашни.
— Переборчивый — это таки да, — покачала головой Бася, — Перебирал бабелей, как буряк — даже шобы отказаться, долго, прилежно и со смаком щупал. И только я умела тебя задвинуть одним взглядом.
— Так, Бася, это потому шо до свадьбы у тебя был не взгляд, а полная чаша нахес, — согласился Моня, — А после свадьбы оказалось, шо это бездонный бюджет претензий длиной в целую жизнь текущего мужа.
— Интересно, шо же такого тогда было до свадьбы в твоём взгляде? — проворчала Бася, — Потому шо под этим взглядом хотелось стать граблями под твоими обоими ногами.
— В этом взгляде, мэйделе, сверкал вызов! — с достоинством ответил Моня.
— Причём срочный и дико неотложный, — кивнула Бася, — "Аз ох ен вэй, скорее позовите мою дорогую мамочку".
— Зачем тебе не стыдно за этих сказок, мэйделе? — всплеснул руками Моня, — Я шо — не делал, как знал? Я шо — не говорил, как думал?
— Так шо ты теперь стал вечно такой смелый за моей спиной, я тебя спрашиваю? Ходи до самой Цили и скажи самой Циле все, шо ты имеешь выговориться за саму Цилю! Почему я должна в каждом разе выслушивать этих твоих стой стрелять буду?
— Бася, не надо возбуждать меня за здесь, шобы выскочило через там, — Моня прищурил глаз, — Я и Циле таки выскажусь одноимённо, если она поимеет нахальство появиться в моем доме!
— Ну так иди репетируй говорить Циле твой речь и тут же скоренько ховаться под тахту, — радостно предложила мужу Бася, поднимаясь с тахты.
— Уже беру разбег! — хмыкнул тот и вдруг нахмурился, — Или ты шо-то имеешь мне сказать, шо я в гробу видел услышать?
— Ну, шобы нет — так да, я чуть не забыла тебя осчастливить. В Цилином доме затеяли капитальный ремонт и я пригласила сестру пожить пока у нас, — Бася сложила руки на груди и поглядела на Моню исподлобья, — Надеюсь, три месяца тебе хватит, шобы выдать Циле всё то, шо спит и видит вырваться вот уже сорок с гаком лет? Весь этот твой "таки Крыжополь должен быть разрушен". Чаю хочешь, феркакте царэвич?
И она направилась в кухню с видом Давида, хладнокровно проигнорировав душераздирающее "Ой-вэй, таки капец на холодец, шоб я вечно какал семочками!" новоявленного Голиафа.
ВЫЗОВ
— Але, доктор? — женский голос в трубке сочился трагизмом, — Это к вам беспокоит покойный супруг мадам Розы. Скажите, вы сегодня работаете пешком?
Хаим Канарейчик медленно отнял трубку от уха и задумчиво почесал ею лопатку. Мадам Роза отказывалась изменять себе. Доктор вздохнул, потом вернул трубку в исходное положение.
— А почему, я дико извиняюсь, покойник говорит голосом своей безутешной вдовы? — вежливо поинтересовался он.
— Если бы Додик был обратно живой, так он всё равно умолял миня позвонить заместо его, — загудела трубка, — Он такой стеснительный, вы же знаете, доктор. Он даже мёртвый боится вас потревожить. Так вы придёте до нас?
Хаим почесал нос. Трубка умоляюще всхлипнула.
— Ну хорошо, — ответил Канарейчик, — До обеда я уже имею три вызова до живых больных, но сначала я таки забегу до вас.
— Ой, спасибо, доктор! Так мы ждём с нетерпением! — затараторила трубка, — Вэй, мать моя женщина, я же должна скоренько привести себя в порядок!
В половине десятого доктор интеллигентно постучал в дверь мадам Розы.
— Дорогой пан Хаим, здравствуйте вам! — Роза широко распахнула дверь, — Заходите, снимайте ботинки, вот тапки. Ходите до большой комнаты.
— А где же покойный? — спросил Канарейчик, входя в гостиную и озираясь по сторонам, — Мадам Роза, войдите же в моё неудобное положение! Я таки крепко затрудняюсь произвести осмотр усопшего, если он гуляет неизвестно где.
Роза смущённо опустила глаза.
— Боже ж мой, доктор! Причём тут усопший? Ему же ж все равно. Он вас позвал, потому шо у его вдовы скочет давление и усиленно бьётся сердце. Садитесь на диван, там удобно.
— Я так понимаю, шо очередная смерть наступила насчёт планового несчастного случая? — спросил Канарейчик, присаживаясь.
— Смотрите сюдой, пан Хаим, — Роза тоже присела на диван и доверительно положила ухоженную руку доктору на колено, — Сегодня утром галантерейщик, пан Яша, случайно проходил мимо и занёс счёт за прошлый месяц. Вы же знаете этих мужчин, они же ничего не соображают за денежные вопросы! Разве можно так просто совать такой некрасивый счёт в руки такому неподготовленному Додику? Нет, вы представляете себе, какой шлимазл?
— Та об чем речь, мадам Роза? Или я да не представляю! — Канарейчик не позволил себе даже намёка на усмешку, — И шо же пан Додик? Немедленно умер?
— Шо вы так торопитесь? Вы шо — должны ему деньги? Додик почитал счёт, потом встал, сказал искать себя на кладбище и ушёл. А пан Яша увидел, какое у меня горе и побежал заказывать материал для платья. Может он и не понимает за тактичность, но таки да шикарно понимает за утешить безвинно овдовевшую женщину.
— Мадам Роза, скажите мине, как врачу, — доктор раскрыл саквояж и вытащил тонометр, — Так вы уже искали пана Додика?
— А я себе подумала — шо его там искать? Во-первых, я ещё не слышала шобы с кладбища терялись. А самое главное, я же могу поиметь инфаркт от горя и неожиданности, и кто тогда будет ухаживать за Додиком? Этот эгоист всегда боялся, шо я умру до него, как будто мне мало головной боли по хозяйству. Доктор, придвиньтесь до меня и скажите, как я себя чувствую? Я уже имею широкий инфаркт?