99. Этот крест, следовательно, есть то, что все разделило (или объединило все в себе самом) посредством слова и отделило то, что происходит, от того, что находится внизу (буквально: вещи от рождения и ниже) и затем, также будучи единым, излился во все вещи (или: заставил все излиться). Я соединил все в одно. Но это -- не крест из дерева, который ты увидишь, когда ты спустишься отсюда, а также тот, кто на кресте, которого теперь ты не видишь, а только слышись его голос. Это не я. Я считался тем, кем я не являюсь, не тем, кем я был для многих других; но они назовут меня (скажут обо мне) чем-то другим, низким и меня не достойным.
А поскольку место покоя не видят и о нем не говорят, то тем паче меня, Господа его, не увидят(и говорить обо мне не будут).
100. Множество одного аспекта (или не одного аспекта), которое рядом с крестом, имеет более низкую природу; а те, которых ты видишь на кресте, если они не имеют единой формы, то это потому, что еще не каждый член его, который спустился, был достигнут. Но когда человеческая природа возвышается, и люди, которые тянутся ко Мне и повинуются Моему голосу, те, кто слышат Меня теперь, будут объединены тотчас же и не будут больше тем, чем они являются сейчас, но выше их, так же, как и я сейчас. Ибо, пока ты не называешь себя Моим, Я не тот, кем являюсь (или был). Но если ты слышишь Меня, ты, слышащий, будешь как Я, а Я буду тем, каким был,когда ты у Меня есть, как есмь с самим собой. Ибо от Меня ты есмь то, чем есмь Я. Не заботься поэтому о многих, а тех, кто вне тайны, презри. Ибо знай, что Я целиком с Отцом, а Отец со Мной.
101. Ничемп, следовательно, из того, что они скажут обо Мне, я не страдал. Более того: страдание, которое Я показал тебе и остальным в танце, Я хочу, чтобы оно было тайной. Ибо ты видишь то, что ты есть, ибо я показал тебе это. Но то, чем являюсь Я, знаю Я один и никто больше. Выстрадай же меня, чтобы сохранить то, что есть мое и то, что есть твое, чтобы узрить через Меня и узреть Меня в истине. Я есть не то, что Я сказал, но то, что ты способен знать, так как ты близок к тому же.
Ты слышишь, что Я страдал, однако я не страдал. Я был пронзен копьем, и все же Я не был убит. Повешен, Я не был повешен. Кровь истекла из Меня, и все же она не истекла. И, одним словом, то, что они говорят обо Мне, со Мной не происходило, но то, чего он не говорят, так это то, что Я страдал. Итак, объясню тебе то, чем все это является, ибо я знаю, что ты поймешь. Восприми во Мне хвалу (или убийство) Слова (Голоса). Пронзение Слова копьем, кровь Слова, рану Слова, повещение Слова, страдание Слова, пригвождение Слова, смерть Слова. И так говорю Я, отделяясь от образа человеческого. Восприми же поэтому прежде всего Слово, затем ты воспримешь Господа и, наконец, человека, и то, что он страдал7.
Глава 4.
АТАУЛЛАХ КАРМАНИ
Пришло и ушло Рождество, а потом и Новый год.Я не знал, как мне путешествовать дальше. Я взял такси, уехал в Дамаск и, обосновавшись в гостинице, пустился на поиски Атауллаха Кармани -- медника.
Так как Дамаск все еще по-средневековому разделяется на гильдии, я без особого труда разыскал базар медников, а там -- процветающую мастерскую с кружевными занавесками на окнах и вывеской: "Атауллах Кармани, гравировщик по меди, слуга Всевышнего7.
Заколебавшись у порогга, я услыхал голос из мастерской: "Привычка к колебаниям разрушет привычку к решениям. Входи7.
В неуместном здесь плетеном кресле сидел пожилой мужчина в безукоризненном белом одеянии и курдском тюрбане с бахромой. Склонившись над столом, он с бесконечной тщательностью гравировал иероглифы на медном диске, лежавшем перед ним. Я неуклюже стоял, пока он не поднял голову и не пригласил меня сесть. Я сел и, запинаясь, задал вопрос на полуперсидском; полуарабском:
-- Где я могу найти мастера Атауллаха?
Нахмурившись, он поднял голову: "Кто называет меня мастером?7
Я снова запнулся: "Шейх Даул из Кербалы7.
"Это не так7, -- раздалось в ответ, и он снова склонился над диском.
Я стал вспоминать. Употребил ли Шейх Даул этот термин? Обязательно ли человек, учивший Гурджиева, был Учителем? Затем на меня нахлынули воспоминания от инцинденте с ковром, и я объявил: "Нет, я сам употребил термин "Мастер7, так как вы обучали человека, которого я был бы горд назвать Учителем7.
Старик поднялся и сел на груду козьих шкур.
-- Вы не обладаете способностью знать. Учитель я или нет. Уж не хотите ли вы мне польстить, мне, человеку, борода которого все равно была бы длиннее вашей, даже если бы вы отращивали ее с раннего детства. Кого это, по-вашему, я учил?
-- Гурджиева -- Джурджизаде из Армении. Шейх Даул сказал... -- И я замолчал, ибо Шейх Даул ничего такого не говорил. Он велел мне разыскать Кармани, а я понял, как само собой разумеющееся, что он был еще одним учителем Гурджиева. Я начал снова: "Я ищу учителей Гурджиева. Может быть, если вы не из их числа, вы поможете мне чем-нибудь?7
Старик вздохнул и подал мальчику знакк принести кофе. "Вы пришли сюда с уже готовым решением. Вы полны бесполезных видений и болтаете о том, что имеет мало ценности. Я не учил Гурджиева, я учился вместе с ним у Абдул Хам Каландера, которого уже 10 лет нет с нами. Царство ему Небесное! Я дам вам нужную информацию, но перестаньте находить во всемп, что кто-либо говорит, тот смысл, который вы ищете или находите удобным для себя. Гурджиев был учеником в этой мастерсткой целое поколение тому назад. Учитель -- Каландер из Ордена Кадири, работал здесь медником по указанию Ордена. Он учил нас обрабатывать медь, одновременно обрабатывая нас. Гурджиев пробыл здесь четверть года, живя с другими подмастерьями в караван-сарае и над мастерской. Он не говорил по-арабски, только по-персидски и по-турецки и на родном армянском. Он был послан сюда Мухсином Шахом из Кудса (Иерусалима), а тот изучал медь, ее свойства и применение, и в тех же самых терминах он изучал самого себя7.
-- Какова была жизнь ученика? -- спросил я.
-- Мы вставали в пять часов, чтобы успеть умыться, растопить печь и приготовить завтрак, перед тем, как откроется мастерская, до семи часов. Учитель приходил в девять, а до этого мы уже работали два часа над грубыми отливками или изготовлением подносов, кубков и ваз, которые гравировали и украшали серебром искусные мастера. Мы изучали рисунок и гравировку, и предполагалось, что мы сможем рисовать сложные узоры по памяти. После второго завтрака мы обычно учились и работали до вечера, после чего мы встречались во дворе дома Учителя с другими учениками, чтобы послушать его беседы о религии, этике или эзотерическом учении.
-- Как он учил? -- спросил я. -- По книгам, или применяя вопросы и ответы?
Кармани задумчиво улыбнулся:
-- Он в основном разговаривал, главным образом давал примеры, рассказывал истории, объясняя учение, скрытое за ними. Бывало, он задаст ученику какой-нибудь невозможный вопрос и терпеливо, учтиво ждет ответа. Он был беспощаден в критике нашей духовной деятельности и ремесла, но так, что его критика скорее ободряла нас, не оставляя обиды или чувства разочарования. Он обладал саркастическим языком, который мог содрать с вас шкуру, но его сарказм всегда нес в себе поучение.
-- Гурджиев был хорошим учеником?
-- Не нам было судить друг о друге. Мы не знали степень своего развития, это мог делать только Учитель. Да и теперь у меня нет никакого определенного мнения на этот счет, ибо я не знаю, для какой цели обучали Гурджиева. У него были золотые руки и быстрый ум, но хорош он был или нет для поставленной перед ним задачи, -- я не знаю.
-- Откуда вы знаете, что его готовили для какой-то задачи?