Об авторе

Джузеппе Бонавири (р. 11.07.1924) - итальянский писатель. По профессии - врач-кардиолог. Живет в маленьком городке Фрозиноне в Лациуме. В своих многочисленных романах и рассказах ("Портной с длинной улицы", 1954; "Каменная река", 1964; "Ночи на возвышенности", 1971; "Дремота", 1988 и др.) пишет о маленьких людях родных мест и о магии окружающей природы.

И все же автор этой статьи убежден, что проследить творческую эволюцию в высшей степени своеобразного итальянского писателя Джузеппе Бонавири вне связи с его биографией невозможно — столь сильны в его книгах «зримые отпечатки памяти».

Первый из пятерых детей портного Нанé Бонавири и донны Папé Казаччо, будущий врач-кардиолог по профессии и поэт по призванию Джузеппе Бонавири родился в 1924 году в сицилийской деревушке Минео, что неподалеку от Катании и вулкана Этны.

Прокаленная солнцем в летние дни и обдуваемая холодными ветрами, исхлестанная ливнями зимой, деревня эта примостилась на склоне некогда зеленых, сплошь поросших кустарником, а теперь облысевших, почти голых гор. Жилось там семье Бонавири, как и большинству их односельчан, тоскливо и голодно. Даже вода была на вес золота: до реки Фьюмекальдо надо было идти добрых три километра по горной тропе. Зимой, когда дороги утопали в непролазной грязи, воду хранили в погребах, вырытых прямо в земляном полу. Работали в Минео по-черному от зари до зари и развлечений особых не знали, но эта деревушка недаром была знаменита на весь остров своими поэтами и сказочниками. Отец Бонавири, едва умевший читать и писать, по ночам тайком от близких и друзей сочинял стихи, а мать, окончившая всего три класса, славилась как непревзойденная сказительница (об этом читайте рассказ «Мамино детство»). По словам самого Бонавири, она была ходячим сицилийским Декамероном. С детских лет у Джузеппе Бонавири возникла нерасторжимая связь с родной землей, с окружающими горами, и он окунулся в мир безудержной фантазии, где парил свободно, легко и мог повелевать пространством и временем.

Добавлю, что космическое видение мира начиная с 60-х годов становится доминирующим в творчестве Бонавири и пребывает в неразрывном единстве с поэтическим восприятием действительности, часто весьма неприглядной.

Роман «Портной с главной улицы» (1954) пронизан воспоминаниями детства, о котором рассказано с такой теплотой, что мы лишь между строк можем прочесть, как нелегко порой приходилось маленькому Бонавири. Дед по материнской линии Чиччо Пидуккьо заставлял десятилетнего Джузеппе работать на поле с пяти утра и до позднего вечера. В награду за труды мальчуган получал миску бобового супа, макароны и, если повезет, горсть сушеного инжира. Бывало, суровый дедушка милостиво разрешал внуку передохнуть: совсем исхудал малый, в чем только душа держится, глядишь, и стойла чистить не сможет. И не было для Джузеппе большей радости, чем на денек обрести детство — побродить с друзьями по родным горам и долинам.

Природу Джузеппе Бонавири с детских лет воспринимает как живое существо, переменчивое и таинственное, порой доброе, а порой и злое. Он и его сверстники играют не среди оливковых рощ, кактусов, камней и песка, а с ними: это с ними, как с приятелями, они ссорятся и мирятся, соперничают и делятся всеми бедами и радостями. Дети, как правило, инстинктивно очеловечивают природу, и особенно благоприятствует этому сказочная земля Сицилии. Жизнь крестьян монотонна, уныла, самые большие события для них — религиозные праздники и карнавальные шествия, зато природа этого выжженного солнцем края дарит чудеса и когда-нибудь — как же в это не верить? — принесет им благополучие, а быть может, и богатство. Не отсюда ли присущие большинству сицилийцев вековечный фатализм и терпеливое ожидание чуда?

Однако, как часто случается в этой жизни, в чудесную сказку ворвалась жестокая реальность — детство и юность Джузеппе Бонавири пришлись на годы фашизма и второй мировой войны.

Впоследствии итальянская критика обвиняла Бонавири в том. Что его первый автобиографический роман лишен примет времени и истории: там вообще не упоминается ни о фашистах, ни о коммунистах, хотя действие и развертывается в предвоенные годы, когда муссолиниевская Италия уже вступила в тесный союз с гитлеровской Германией. И вместе с тем роман неизменно сопровождали в литературоведении такие эпитеты, как «неореалистический» и «социально ангажированный». Нет ли тут противоречия?

Думается, ближе всех к пониманию феномена Бонавири подошел итало-американский критик Франко Дзангрилли. Вот что он пишет в своей книге «Бонавири и время»: «Рецензенты в разные периоды причисляли его прозу к неореализму, символизму, фантастике, метафизике, позднему барокко, но это зачастую лишь отдаляло их от подлинной сути творчества Бонавири. Его книги не предназначены для легкого чтения, они требуют от читателя концентрации мыслительных усилий, поскольку соединяют в себе упрямую привязанность автора к реальности, мифологическое восприятие микрокосмоса, именуемого Минео, и богатый опыт научных знаний, накопленных современной культурой».

Дзангрилли видит творчество Бонавири как единое целое и не склонен отделять биографическую, во многом документальную его прозу от научно-фантастической и мифологической. Кстати, и сам Бонавири считает, что космическое видение мира изначально присуще ему.

И все-таки вряд ли правомерно не замечать водораздела между такими вещами, как «Портной с главной улицы», «Каменная река» (1964) и сборник рассказов «Синий поезд», созданный в 50-е годы, с одной стороны, и романами «Волшебный лес» (1969), «Ночи в вышине» (1971) и «Милый остров» (1973) — с другой. Несмотря на легкий налет сказочности, волшебства, которыми веет со страниц «Портного» (здесь явственно ощущается влияние Массимо Бонтемпелли и его «магического реализма»), это прежде всего роман о земных тяготах простого люда. А рассказы «Крестьяне и донна Тереза Радиконе», «Безработица», «Синий поезд», «Сапожник Джузеппе», пожалуй, можно назвать неореализмом без примесей. В них запечатлена хроника предвоенных и послевоенных лет: беспросветная нищета в контрасте с богатством помещиков, массовая эмиграция, пробуждение политического сознания бедняков. «Мой «Синий поезд», — пишет Бонавири в авторском вступлении к сборнику, — как бы летит к новейшей истории: я имею в виду резкий и болезненный переход от старинного сельского мирка, замкнутого и самодостаточного, к новым формам и новому пониманию жизни, что, естественно породило социальные и политические движения, привело к переоценке моральных норм».

Однако в других новеллах «Синего поезда» («Лили и Лоло в полете», «Близнецы», «Учитель химии и биологии») уже налицо взаимопроникновение реальности и фантазии, сицилийского фольклора и общеитальянского литературного контекста, документализма и экспрессионизма. Таким образом, барьер, который отказывается признать Франко Дзангрилли, все же существует, и рубежом, трамплином для прыжка из мира реальности в мир сказки, безусловно, стал роман «Каменная река».

Повествуется в нем о вполне достоверном историческом событии, многократно описанном другими итальянскими писателями, — о высадке английских и американских союзнических войск на Сицилии в 1943 году. Но в отличие от прочих трактовок этой темы (скажем, от повести Элио Витторини «Моя война», герой которой — также семилетний сицилийский мальчуган), свежесть и полемичность романа в том, что трагическая, унесшая тысячи жизней война воспринимается мальчишками как игра, как нескончаемый хоровод. У Бонавири война, отраженная в волшебном зеркале детской фантазии, предстает чем-то сродни битвам средневековых рыцарей с сарацинами из эпической поэмы Лудовико Ариосто «Неистовый Орланд». К тому же читатель становится свидетелем поистине раблезианских пиров, которые устраивают деревенские оборвыши, готовые ради утоления голода вступить в поединок и с местными фашистскими властями, и с победителями — американскими солдатами: обмануть их, а потом еще и зло над ними посмеяться.

Не менее важно в романе и то, что в противовес Витторини, строго следующему установкам неореализма, Бонавири соединяет два времени — реальное и сказочное, превращая само время в категорию метафизическую. Наиболее ярко это проявилось, как подметил известный итальянский критик Джордже Бáрбери Скуаротти, в эпизоде встречи полудикой крестьянки Пеппы и американского солдата Чарльза. «Бонавири использует в общем-то не новый прием наложения времен, мифа и действительности в географических пределах Минео и всей Сицилии… Чарльз легко превращается в Орланда, Пеппа — в Анжелику. Реальность несет в себе историческую память прошлого, но действие происходит в наши дни на Сицилии, охваченной пламенем войны, где для подвигов паладинов и возвышенной, неземной любви места не осталось… Сицилия 1943 года не годится для воссоздания атмосферы любовной идиллии, а острая проза современного писателя совсем не похожа на октавы Боярдо и Ариосто… И все же история эта не вполне реальная, она не сводится лишь к высадке американского десанта на острове во время второй мировой войны. И потому чувства, испытываемые простым американским солдатом и молоденькой сицилийкой, нельзя в полной мере назвать общепринятыми, порожденными повседневностью…»

Свободное обращение с временем и пространством является отличительной чертой всей прозы Бонавири — от «Портного с главной улицы» и «Каменной реки» до философско-фантастических произведений «Волшебный лес» и «Ночи в вышине». Он обладает «живейшим ощущением богатства времени, вмещающего неимоверное число персонажей и событий, которые сами просятся в рассказ».

Но хотя в «Волшебном лесе» Минео по-прежнему «первооснова вселенной» (как сказал критик Карло Бо, «нельзя безнаказанно родиться в Минео»), этот роман по всем признакам являет собой уже не эволюцию, а революцию в творчестве писателя.

Жизнь на мегаконтиненте Минео развивается в муках, однако не утрачивает естественной гармонии с природой до тех пор, пока на сцену не вступает человек, завершающий своим вредоносным, гибельным вмешательством цепочку природных трансформаций от простейших организмов к высшим. Роман пронизан тревогой за судьбы всего живого, но это тревога созидания, а не отчаяния. Автор оставляет нам надежду на бесконечность изменений и настойчиво ищет связь человека не только с землей, средой обитания, но и с космосом, видя в этих поисках путь к осознанию высшего смысла жизни.

Джузеппе Бонавири создал роман поистине трудный для восприятия, требующий от читателя обширной исторической, и философской, и естествоведческой подготовки. Весьма неординарна и сама стилистика романа.

Автор предисловия к «Волшебному лесу» Джорджо Манганелли подчеркивает, что «в мелофонетическом строе романа ощущается стремление воссоздать звукопись мертвых языков: свистящие переливы древнегреческого, загадочные гортанные модуляции древнеарабского, строгую мелодику латыни, причем не сухой, ментальной латыни Овидия, а философского лиризма, свойственного Проперцию…». Наряду с лингвистическими экспериментами явствен в романе и фон поэтический — ритмизованная, стиховая окраска текста. И это не случайно, ведь Бонавири начинал именно как поэт, шел от поэзии к прозе, а позже, став уже зрелым мастером, вновь вернулся к поэзии.

И вот что удивительно: мечтательный, застенчивый мальчик писал стихи, прямо скажем, агрессивные, звучащие как вызов общепринятым нормам. Судите сами:
Убьем его,
время,
летящее
по влажным просторам
небес,
эту черную глыбу,
что давит
людей…
Жизнь есть лишь одно —
подвижная точка
Вечности.

Да, уже в этих юношеских стихах поражает восприятие времени и пространства как соперников, с которыми он готов поспорить и в случае победы подчинить себе. А уж с явлениями природы — ветром, дождем, зноем и стужей — поэт и вовсе на «ты», несмотря на то что языческие верования предков в злых и добрых духов, связанных с силами природы, подспудно живут в нем.

Здесь, пожалуй, уместно поговорить о своеобычной религии Бонавири, очень несхожей с христианством. Сам писатель называет ее языческой. «Неподалеку от Минео, на плоскогорье, лежит «камень поэтов». У этого камня вплоть до конца прошлого века собирались крестьяне и ремесленники и импровизировали стихи, веря в догреческий миф о том, что некие подземные существа способны пробуждать творческую фантазию. Собственно, это и есть вера в множество богов, хотя и не равнозначная политеизму. Ведь наши боги не что иное, как духи, живущие в любой частице природы».

Религия Бонавири — это в философском переосмыслении вера униженных и обездоленных крестьян. Религии же официальной, узаконенной писатель не приемлет напрочь, поскольку именно она породила священников, проповедующих не по велению души и с пламенной верой в сердце, а во имя низменных интересов, ради утверждения своей власти над ближними. Тех самых фарисеев, о которых так язвительно отозвался замечательный русский поэт Николай Глазков:
С отвагой безошибочного труса
Он распинал Иисуса на кресте,
Чтобы потом, во имя Иисуса,
Сжигать Джордано Бруно на костре.

Вот и Бонавари, не сомневаясь в чистоте и святости христианской морали, весьма скептически относится к «носителям» слова божьего, взывающим с амвона о праведности и воздержанности, наподобие священника Антонио Фрагалá из сборника «Сарацинские новеллы» (1980). Слово «сарацинские» надо понимать буквально: на Сицилии мавританское господство оставило глубокий след в культуре, искусстве, обычаях, языке. Для сицилийца слово это применительно к человеку имеет целый спектр значений. Это и «неверный», и нарушающий традиции (причем нередко в положительном смысле), и чересчур смуглокожий, с густой, курчавой шевелюрой, как у африканца. В деревнях и по сей день можно услышать, как какая-нибудь сицилийка, браня мальчишку-разбойника, называет его «маммалукко» — мамлюк. А в народных сказаниях смешение христианской символики с арабской, мусульманской и вовсе неразрывно.

По свидетельству историка и поэта Франческо Ланцы, в сицилийских легендах «противопоставление христиан и мусульман имеет чисти художественную ценность и не несет в себе абсолютно никаких моральных оценок». Это наблюдение может служить ключом к толкованию «Сарацинских новелл» Джузеппе Бонавири. Так, самому Иисусу Христу приписывается сарацинское происхождение («Иисус и Джуфá»), а в другой новелле — неслыханное богохульство! — он даже становится мышью. Хотя, безусловно, речь идет не об исторически достоверном Иисусе, а о мифологическом существе из сицилийского фольклора, опоэтизированном Бонавири в своих сказках — одновременно и авторских, и народных. Таким образом, преображенная, увиденная в новой перспективе, история Иисуса становится историей сарацинской, сицилийской и оттого приобретает черты современности… Иисус, Джуфа и Орланд — Святая троица, распятая на оливковых деревьях.

Невеселое заключение, не так ли? Но Бонавири убежден, что печаль — естественное состояние человека, одинокого и затерянного в огромном мире.

Тоской, печалью наполнены души многих персонажей Бонавири. Грустят крестьянка Пеппа и ястреб Апомео из «Волшебного леса», заглавный герой рассказа «Женщины дона Федерико Мусумечи» и звонарь в одноименной новелле. Лишь в единении с природой — травой, деревьями, речками и водопадами, морем и небом, — в ощущении себя пусть маленькой, но мыслящей их частицей видит автор спасение от извечной тоски бытия. А еще помогает Бонавири в борьбе с экзистенциальным сплином неизменно присущее ему чувство юмора. Оно проявляется и в стилистике, в причудливом, но органичном соседстве просторечий, научных терминов, газетных клише, диалектизмов и строгого литературного языка. А как неожиданны и стремительны переходы от лирического, неторопливого повествования к беспощадному натурализму, от высокого пафоса в духе греческой трагедии в сцене гибели Чернявого к поистине Чеховскому «Хамелеону», когда фашистские главари Минео, одурев от страха в преддверии прихода американских войск, вновь и вновь снимают и вывешивают портрет Муссолини («Каменная река»).

В Минео, где прошли его детство и юность, по-прежнему черпает писатель свое вдохновение — даже теперь, когда уже тридцать два года живет вдали от родной деревни, в гористом крае Чочария. Он и поныне работает врачом-кардиологом в поликлинике городка Фрозиноне и лечит чочарцев и чочарок, уважительно называющих его «синьор дотторе» — «господин доктор».

В этом маленьком городке, рассказывает Бонавири журналисту Риккардо Скарпе, живется и работается хорошо и спокойно. «Если не считать симпозиума о моем творчестве, организованного провинциальными властями, как писатель я во Фрозиноне почти никому не известен. И если вдруг кто-нибудь об этом вспомнит, мне тут же начинают предлагать самые нелепые вещи. Недавно классический лицей города пригласил меня прочесть лекцию о Войцехе Ярузельском (?!). Ну что я, спрашивается, могу сказать о Ярузельском?!»

Нет, актуальные политические события ему отнюдь не чужды, хотя он и не считает себя вправе говорить о них с трибуны. Зато он может поведать нам очень многое о жизни человека, его величии и ничтожности, о неразрывном единстве с землей, которую современный человек воспевает, но нередко и губит, о страданиях и радостях родной Сицилии, ставшей для Бонавири эпицентром и прообразом мира. И — что важнее всего — он умеет «разговорить» немую природу, сделать ее своим собеседником и в то же время придать ей ореол сказочности и поэзии. В нем живет высокий дар гармонии. Все это вместе, в причудливом сочетании, и создает большого, непохожего на других итальянского писателя Джузеппе Бонавири.

Л. Вершинин