Об авторе

Мозес Йозеф Рот - выдающийся австрийский писатель, классик мировой литературы XX века, автор знаменитых романов, гениальный и святой пьяница - певец габсбургской идиллии с ее поликультурной пестротой и толерантностью.

Йозеф Рот родился в Галиции, в городке Броды (ныне - административный центр Львовской области, Украина ) 2 сентября 1894 года. Население Брод, относившихся к Австро-Венгерской империи, на три четверти было еврейское, а четверть состояла из украинцев, поляков и немцев.
Отца своего Рот не знал: вскоре после женитьбы тот сошёл с ума и попал в лечебницу. Мать оберегала единственного сына от позорного несчастья. Едва грамотная, она приложила все силы к воспитанию и образованию мальчика. Благодаря матери Мозес Йозеф обучался не в общинной еврейской школе, а в общегородской. Преподавание велось в основном на немецком языке, владение которым давало надежду на будущее преуспеяние. Кроме того, Рот изучал польский (без усердия) и еврейский языки. Затем он поступил в гимназию имени кронпринца Рудольфа, где и увлекся литературой, поэзией Генриха Гейне. В 1913 году Рот стал студентом Львовского университета.
Зависимость от богатого брата матери, в доме которого он жил, угнетала его. В следующем году Йозеф Рот переехал в столицу и поступил в Венский университет. Литературный талант молодого филолога-германиста раскрылся в период Первой мировой войны. Он пишет и печатает в периодической прессе австрий­ской столицы рассказы «Примерный ученик» (1916) и «Барбара» (1918), многочисленные стихотворения.
В 1916 году студент Рот неожиданно прервал учебу и записался добровольцем в армию. Чем только не объясняли этот поразительный поступок: и нежданно проснувшимся патриотизмом, и любознательностью! Двадцатилетним новобранцем будущий создатель "Марша Радецкого" стоял в оцеплении на похоронах императора Франца-Иосифа и рыдал, сознавая, что в склепе капуцинов погребают не просто старика, пережившего свое время, а эпоху.

Часть, в которой служил Рот, располагалась в болотах Галиции, недалеко от родных мест писателя. Он попал не на передовую, а в дивизионную пресс-службу. В декабре 1918 года он снова очутился в Вене, но не стал продолжать учёбу. Ушёл в журналистику: по собственному признанию, «от отчаяния и из безделья». Печатался в леворадикальной прессе, особенно часто в венской «Дер нойе таг". В начале 1920-х годов Рот был близок к Социалистической партии Австрии и к Социал-демократической партии Германии, сотрудничал в их ведущих органах, защищал не очень крепко державшуюся на ногах Веймарскую республику, но и критиковал ее слева, справедливо упрекая в равнодушии к жертвам войны. Доставалось от него и немецкой интеллигенции - за реваншизм, военщину, национальное чванство, тягу к иррациональному и мистическому. Под его «глоссами» в социал-демократической прессе нередко стояла подпись — «Красный Йозеф» или «Красный Рот» (Der rote Roth). После 1923 года леворадикальная агрессивность Красного Рота пошла на убыль: он охотно сотрудничает и в изданиях умеренно-либерального толка — «Франкфуртер цайтунг», «Берлинер Бёрзен-курир», «Прагер тагт­блатт», впрочем, не скрывая своих левых убеждений.

В первые послевоенные годы Рот не отделял себя от интеллектуальной жизни обеих возникших на развалинах империй республик — Австрийской и Веймарской. Более того,
он охотнее сотрудничал в берлинских изданиях, чем в вен­ских, — может быть, потому, что Германия с ее духом националистического милитаризма давала больше материала для сатиры. Первый роман Рота «Паутина» (1923) печатался с продолжениями в венской социалистической «Арбайтер цайтунг», а отдельным изданием вышел только много лет спустя после смерти автора, в 1967 году.

Редакции газет и журналов недаром соперничали друг с другом за право печатать ротовские материалы. Будучи высокооплачиваемым журналистом, Рот не вылезал из из долгов, жил по гостиницам, своего дома не имел. Главной причиной нищеты являлся хронический алкоголизм. Во Франции, где он довольно долгое время работал в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг», ему значительно полегчало, но по возвращении в Германию хандра и запои начались с новой силой.
Рот с завидным упорством начинает добиваться журналистской командировки в СССР, в советскую Россию, с которой он все еще связывал надежды на приемлемое для него переустройство мира. Эта командировка (лето и ранняя осень 1926 года) явилась для него жизненной и творческой вехой, стала началом глубокого внутреннего перелома. Он воочию увидел не одну только Россию, его путь лежал через Варшаву и Минск в Москву, оттуда он совершил длительный вояж, посетив Нижний Новгород, Казань, Самару, Самарканд, Астрахань, Баку, Тбилиси, Одессу, и через Украину вернулся в Москву, после чего наведался еще и в Ленинград.

Наведываясь еще неоднократно во Львов в 20-е и впоследствии 30-е годы (Рот был приглашаем польскими коллегами как один из наиболее популярных и чаще других переводимых и издаваемых в межвоенной Польше авторов), он пытался констатировать нерушимость "того еще мира", габсбургской идиллии, поликультурной пестроты и толерантности. Возвращаясь в Берлин или впоследствии в Париж, он говорил и писал об увеличении рубцов, о почти полном заживании ран, развязывании узлов, самовозрождении культуры в Галичине.
Зимой 1937-го Рот в последний раз приезжал во Львов. "Уверяю вас, друзья, что мы присутствуем на последнем из подобных праздников в Европе", - обращался к избранному львовскому обществу не без влияния алкоголя и пробужденных предчувствий. Не все из присутствующих хотели ему верить.

Причинами смерти 45-летнего Йозефа Рота чаще всего называют алкоголизм и ностальгию - первое, очевидно, вытекало из второго, и наоборот.
Обе болезни писатель взлелеял в себе сам, в свое время, еще перед великим распадом 1914 - 1918 годов, избрав для себя судьбу эмигранта, путешественника на Запад и гостиничного затворника, а также сделав побег своим перманентным состоянием.
Истинной причиной смерти были предчувствия - катастрофа должна начаться сразу после лета, через каких-нибудь девяносто три дня. Далее был Холокост, фабрики смерти, трагедия Центральной Европы - все разом вместе с войной, от которой его сердце святого пьяницы все равно бы разорвалось.