Об авторе

Paul Willems (1912–1997). Франкоязычный писатель, поэт, драматург. Лауреат нескольких литературных премий.
Родился и рос в семейном гнезде близ Антверпена, на берегу реки Шельды, широко разливающейся перед тем, как смешать свои воды с водами Северного моря. Это наложило глубокий отпечаток на сознание ребенка. Мать Поля была писательницей и поэтессой, что не помешало ей, однако, иметь троих детей. Отец увлекался музыкой и живописью, ежевечерне играл на фортепьяно и регулярно писал акварели на пленэре, объясняя сыну, как можно остановить мгновение и зачем, — метод, который Поль Виллемс впоследствии применит к литературе. Пока заботливая бабушка, преподавая внуку французский и латынь, пыталась, кроме всего прочего, оградить его от болезней и опасностей (у ребенка была астма), тот, конечно, мечтал о дальних странствиях. Кончилось все тем, что юный Поль, достигнув семнадцатилетнего возраста, сбежал из дома, пересек вплавь холодную Шельду и устроился юнгой на судно, отплывавшее в Америку. История умалчивает о том, как отреагировала семья на эту выходку будущего писателя, но, вернувшись из странствий, Виллемс завершил гуманитарное среднее образование и принялся изучать философию и филологию, а затем поступил в Брюссельский университет с тем, чтобы прилежно штудировать юриспруденцию. Впрочем, юристом ему работать почти не пришлось: семейная традиция и неодолимая тяга к природе и романтическим приключениям влекли его совсем в другую сторону — то он на лодке сплавляется в низовья Шельды, то плавает на паруснике по озерам и даже незаконно охотится на тюленя; в ледоход отправляется пешком на другой берег или гоняет на коньках по заледенелым оврагам, что тянутся вдоль реки. Он бороздит на велосипеде Францию, заявляется в гости к французскому писателю Жану Жионо, живущему в одиночестве среди южных холмов в деревеньке Маноск; потом поселяется где-то в Германии, в избушке, в лесной глуши, и преподает хозяевам латынь; а в годы укрепления нацизма гостит несколько месяцев у опального немецкого писателя…
Другой страстью юного Поля было чтение. Когда почтальон приносил в дом свежий выпуск французского литературного журнала «Nouvelle Revue Francaise», это было настоящее событие. Поль читал много, методично. «Я читаю так, как другие, я думаю, молятся», — писал Виллемс.
К двадцати годам Виллемс и сам начинает сочинять. Он с благодарностью вспоминает своих лицейских преподавателей, которые его «научили… писать так, как надо думать, и думать так, как надо писать». Его первое (неопубликованное) творение посвящено воде. В дальнейшем эта тема скрыто или явно всегда будет присутствовать в творчестве писателя — в его романах, пьесах, новеллах: то в виде реки, то дождя или снега, а иногда — в виде тумана или свежего ветра. Вода у него — животворящая стихия, противостоящая всему косному, жесткому, жестокому, — например, городу, камню, металлу, деньгам.
Прозаические тексты Виллемса можно разделить на две категории: внешне реалистические и фантазии. Первые основаны на реальных событиях, пережитых автором (путешествия, две мировые войны), или на исторических фактах. Мне они кажутся менее интересными, хотя им тоже нельзя отказать в оригинальности. Что же касается романов и новелл, построенных на фантазии и элементах сказки, то решусь утверждать, что Виллемс без труда вписывается в плеяду величайших сказочников — от Андерсена до Клайва Льюиса и Томмазо Ландольфи. Правда, это сказки для взрослых, потому что в них много эротики. Да какой! Например, любовная сцена между женщиной и восточным ветром. (У Ландольфи любовником является всего лишь маленький голубой червячок.) Или другой пример: юные девы испытывают такую страсть к воде, что идут и топятся, а потом плывут по течению, возбуждая любовь заморских принцев.
Собственно говоря, если начать анализировать систему образов и мифологию Виллемса, то будет над чем задуматься, к тому же его мифология перемешана с мифологией общечеловеческой, а реальность с трудом отделима от вымысла: все одно в другом отражается, все мерцает и переливается. Так, например, город, стоящий на воде и кажущийся вполне сегодняшним, вдруг оказывается современником Вергилия.
Мир Виллемса напоминает Андерсена еще и тем, что он грустный. Грустный потому, что идеал недостижим и желание неосуществимо, а кто слишком далеко протянет руку и коснется мечты, всю жизнь потом этим мучается; тот же, кто не дотянулся, тоскует по невозможному. Но мечта потому и прекрасна, что эфемерна и не может стать реальностью. Мне кажется, романтическому русскому менталитету близка эта философия: разве журавль в небе не лучше синицы?
Добрый ли мир создал Виллемс? Можно сказать, что этот мир и хотел бы быть добрым, да люди ему мешают. Есть, например, в одном из произведений такой персонаж: император, выбросивший в море свод законов и подаривший народу свободу любви. Только подданные не готовы жить по закону любви и жаждут кровопролития: они требуют возрождения старинного обычая, ордалии, кровавой битвы между самыми достойными юношами.
Любопытно, что жестокость исходит от женщин. Женщины у Виллемса прекрасны и решительны, отлично знают, чего хотят, и командуют мужчинами. Они коварны и жестоки в любви. Мужчины, напротив, наивны и беспомощны, мечтательны и беззлобны. Они восхищаются женщинами и ждут, когда те укажут им, что делать.
Виллемс — искуснейший мастер образных описаний. Кое-кто из критиков усматривает в этом прустовскую традицию (уж не из-за астмы ли?) — к которой, замечу мимоходом, с легкостью причисляют таких наших современников, как Филипп Делерм, Кристиан Бобен, Жан Руо… Принадлежат ли все эти писатели к одной традиции — вопрос спорный. Так или иначе, но палитра Виллемса — это палитра живописца. Он немногословен, почти лаконичен и несколькими штрихами умеет создать настоящую картину — вот где проявляются уроки пленэрной живописи, воспринятые от отца. И тогда перед глазами возникают пейзажи Брейгеля, полотна импрессионистов, а то вдруг сюрреалистический образ, подсмотренный у его соотечественника Магритта. Но главное, что подкупает, — это умение поймать «тот упоительный миг, когда настоящее, аромат которого ты еще вдыхаешь, начинает превращаться в подернутое дымкой грусти воспоминание».