Прежде чем ответить, тренер поглядел на Манюся.
У мальчишки на глазах выступили слезы, и, хотя он не произнес ни слова, взгляд его ясно говорил: «Не оставляй меня».
— У него есть тетка, — пояснил Стефанек, — но сейчас она лежит в больнице. До ее возвращения я могу взять заботу о парнишке на себя.
— Вот это нам и надо. Подпишите обязательство, — она пододвинула к Стефанеку листок бумаги, — и можете его забирать… А ты смотри, — повернулась она к мальчику, — если еще раз очутишься в милиции, отправим в исправительный дом.
Когда они выходили, Манюсь шагнул к Рыжему Милеку и крепко пожал ему руку:
— Держись, братец! Дедушку ждешь?
— Дедушку, — мотнул тот рыжей головой. — Только бы он не выпорол меня. Он ведь ни малейшего понятия не имеет о том, что значит путешествовать.
— Ну, парень, заварил кашу — теперь расхлебывай! — сказал Стефанек.
С той минуты, как они покинули комиссариат, Манюсь с опаской дожидался выговора. Однако тренер, точно позабыв обо всем, ни словом не обмолвился о бегстве Чека. Посадив его позади себя на «Яву», он доехал до ближайшего ресторана.
— Проголодался, наверное, — сказал он. — Перекусим, а потом поедем ко мне.
Когда они уже сидели за столиком, Стефанек вдруг сказал:
— И на что мне вся эта история? Сам не знаю.
Манюсь рассматривал свои грязные руки, разорванные тапочки, бахрому на вельветовых брюках, ежеминутно трогал что-то на столе, передвигал, злясь на себя за то, что не может оставаться спокойным.
Вопрос Стефанека так и остался без ответа.
— Не волнуйся, я все знаю, — донеслось наконец до Чека. — Твои товарищи мне все рассказали. Заходили мы и к твоей тете. — Обхватив мальчика за плечи, тренер легонько его встряхнул. — Почему же ты не пришел ко мне? Уж я, во всяком случае, тебе помог бы.
Чеку показалось, что вокруг него все как-то прояснилось, а с плеч свалился огромный груз. Проведя ладонью по лбу, моргая глазами, он пробормотал:
— Стыдно было. Не так-то все это просто…
— Вот и надо было прийти ко мне. Дал бы тебе взаймы эти деньги. Не твоя вина, что тетя их взяла. И не ее — она ведь думала, что деньги твои.
А Манюсь слушал и думал: «Ох, какой же я дурак, какой дурак!»
— Ну что ж, заварил кашу — теперь расхлебывай! — повторил Стефанек.
— Придется, — прошептал мальчик, комкая в руках бумажную салфетку.
— Теперь ты должен отправиться в «Ураган», возвратить им деньги и потребовать назад свое заявление.
— А если они не отдадут? У меня ведь только тридцать злотых. Они и говорить со мной не станут…
— Я дам тебе денег, не волнуйся… Но вместо тебя я туда не пойду!
— Я понимаю… — сказал Манюсь уже громко, и в первый раз за последние дни его темные глаза озорно заблестели.
Потом, когда уже они ехали городом, мальчику вспомнилась любимая песенка. Крепко ухватившись за плащ тренера, он тихонечко замурлыкал себе под нос: «Николо, Николо, Николино», и мир для него снова, как когда-то, стал теплым и светлым.
Стефанек жил на Гурчевской, в старом, добротном каменном доме. На двери сверкала бронзовая табличка с его фамилией. Квартирка состояла из маленькой комнаты, кухни и ванной. Было чисто, полы блестели не хуже, чем у Кшися Слонецкого.
В передней тренер снял с себя мокрый плащ.
— Прежде всего тебе следует выкупаться, — сказал он. — Ты, парнишка, такой грязный, будто только что из болота.
Когда Манюсь очутился в голубоватой горячей воде, его одолела дремота. Было так хорошо… Так хорошо, что он даже зажмурился, отдаваясь мечтам о «Сиренке», о ребятах с Голубятни, о тренировках на Конвикторской… Вот все аплодируют Чеку, забившему самые эффектные голы… Глаза мальчика слипались, веки наливались какой-то блаженной тяжестью, и только голос тренера вывел его из этого оцепенения:
— Разотри себя всего хорошенько щеткой. Полотенце висит над умывальником, то, с красной каемкой. Растирайся хорошенько, я сейчас проверю.
Манюсь беспрекословно выполнял все распоряжения тренера. Тер свое худенькое тело жесткой колючей щеткой до тех пор, пока кожа не побагровела и не начала гореть. Когда он вытерся мохнатым, пахнущим чистотой полотенцем, Стефанек кинул ему свой старый спортивный костюм. Куртка приходилась Манюсю ниже колен, а штаны, хоть он и подтягивал их под самые подмышки, волочились по полу. Мальчик глянул в зеркало и прыснул со смеху.
«Ты, братец, — улыбнулся он своему отражению, — точно гном в одежде великана. А беленький какой — словно из муки вылез!». И вдруг его охватило волнение. Хотя и очень смутно, но мальчик уже понимал, что для него начинается какая-то новая, иная, может быть лучшая жизнь.