Манюсь хотел крикнуть, но так велик был его страх перед Вавжусяком, что у него перехватило горло.
Внезапно завизжали тормоза на повороте, и Манюсь, как кукла, покатился на лежащие в глубине кузова ящики. Но вскоре мотор опять ровно загудел, и грузовик, набирая скорость, помчался по почти пустому шоссе.
Оправившись от растерянности, Манюсь решил выскочить из мчащегося грузовика. Ведь если Вавжусяк узнает, кого он везет под тентом украденного грузовика, Манюсю придет конец. Мальчик подполз к заднему борту и попытался выскочить. Но, как только он перекинул ноги наружу, машину внезапно подбросило.
Ухватившись изо всех сил за боковой борт, Манюсь дожидался момента, когда машина сбавит ход или остановится на перекрестке.
Но ждал он напрасно — машина мчалась все быстрее. Брезентовый верх гудел и хлопал от встречного ветра, пронзительно выл мотор. Темная лента шоссе стремительно убегала из-под колес.
Манюсь осматривался, пытаясь запомнить улицы, по которым они проезжали. Вначале он до того испугался, что с трудом собрался с мыслями. Только когда въехали на Жолибожский виадук, мальчик пришел в себя.
Он надеялся, что на площади Инвалидов или на площади Парижской коммуны машина немного сбавит ход. Но пока что уличные фонари сливались в светящиеся полосы. С головокружительной быстротой пролетали они мимо встречных машин и переполненных трамвайных вагонов. Надежда выбраться из этой тюрьмы на колесах таяла с каждой минутой.
На площади Парижской коммуны машина резко свернула вправо, к Висле. Потом опять влево. Колеса грузовика запрыгали по неровной мостовой. Ящики плясали и сталкивались друг с другом, как пьяные. Манюсю казалось, что эта бешеная езда будет длиться вечно.
Внезапно грузовик резко затормозил, и мальчик вместе с грохочущими ящиками поехал к самой кабине. Выглянув, он убедился, что грузовик замедляет ход и сворачивает к какой-то постройке. Одним прыжком он был у заднего борта. Оперся о него руками и выскочил…
Подошвы его точно обожгло от резкого удара, и Манюсь, не удержавшись на ногах, упал на землю. В ту же минуту он различил над собой чью-то тень. Тень эта росла, пока не покрыла его целиком, придавив к земле. Мальчик рванулся, поднял голову и узнал Королевича.
— Пусти! — крикнул он в отчаянии.
Где-то в стороне раздался резкий свист, и в воротах появился мужчина в распахнутой на груди рубашке.
— Что еще там случилось? — зло крикнул он.
— Он был в машине, пан шеф, — выдавил Королевич, крепко держа Чека.
Подбежавший человек схватил Манюся за шиворот и снова придавил к земле. Потом, одним рывком подняв его на ноги, затащил мальчика в подворотню.
— Кто это? — спросил он стоящего рядом Королевича.
— Это тот самый Чек, знаете…
Плотный мужчина, которого Королевич называл шефом, прислонил мальчика к стене.
— Ты что здесь делаешь, щенок? Зачем сюда приехал? Говори, не то я тебе голову разобью о стенку!
Манюсь замер от страха. Он сжался и закрыл глаза. Раздался хриплый голос старшего Вавжусяка:
— Как ты сюда забрался, гад?
На мальчика обрушился град ударов. Застонав, он рухнул на колени и вдруг почувствовал страшный пинок в живот. К горлу подступила тошнота, и Манюсь потерял сознание.
Придя в себя, мальчик в слабом свете керосиновой лампы разглядел три склонившиеся над ним физиономии: красную, обрюзгшую — шефа, смуглую, почти детскую — Королевича и перекошенную от злости — старшего Вавжусяка.
— Дышит еще, — сказал шеф.
— Ничего с ним не сделается, — добавил Ромек Вавжусяк.
Королевич молча, огромными от испуга глазами смотрел на лежащего на земле Чека. Губы его дрожали.
Ромек толкнул мальчика ногой:
— Вставай!
Манюсь приподнялся на руках, потом на коленях и с трудом встал.
Вавжусяк схватил его за горло.
— Где ты прыгнул в машину? — спросил он, тряхнув мальчика.
Но Манюсь только со страхом глядел на него.
— Говори или задушу!
— У пана Лопотека!
— Кто тебе велел?
— Я сам…
— Для чего?
Манюсь пожал плечами. В этом движении было такое безграничное бессилие, что Вавжусяк отпустил его и, вытерев рукой вспотевший лоб, повернулся к шефу.
— Ну, что теперь с ним делать?
Шеф посмотрел на мальчика налитыми кровью глазами.
— Пускай посидит здесь.
Может, наберется ума.
Они вышли. Медленно, со скрежетом закрылась за ними дверь. Еще какое-то мгновение сквозь щели проникали бледные, мигающие полоски света, но вскоре и они потускнели и исчезли. Манюсь остался один. Стоял, опершись о стену, и всматривался в неразличимый уже прямоугольник двери. Вокруг было темно. Пахло сыростью и затхлостью погреба. Манюсь рукавом вытер нос. От нестерпимой обиды горячие и горькие слезы стекали по щекам. Он чувствовал их соленый вкус на запекшихся губах. И все время его одолевала одна мысль: «Ведь завтра же матч… ведь завтра матч… Как они без меня сыграют?..»