Лиззи Джеймс не была богатой и не служила на «Карпатии», однако ей удалось пробиться к Лайтоллеру и Лоу, ни у кого не спросив дороги, и теперь офицеры попросту не могли её прогнать. Одинокая и запуганная маленькая Лиззи смотрела на них с такой мольбой и болью, что червь вины и тревоги, подтачивавший их изнутри все эти дни, вдруг отрастил огромные клыки и с плотоядной яростью набросился на них снова.
— Лиззи, — негромко сказал Лоу и встряхнул её за плечи, — могу я называть тебя Лиззи?
Она неуверенно закивала. Лоу повернул Лиззи спиной к себе и слегка подтолкнул прочь.
— Ступай к себе и отдохни. Завтра вы со своей…
— Опекуншей? — предположил Лайтоллер.
Лиззи снова сдавленно кивнула.
— Вы просмотрите список вместе. А пока иди, — Лоу снова нетерпеливо подтолкнул Лиззи. — Иди же!
Оба офицера с тревогой смотрели на девочку. Они не ожидали, что Лиззи послушно кивнёт, вытрет слёзы рукавом и побредёт прочь, еле волоча ноги. Лайтоллер задумчиво сказал:
— Надеюсь, с ней ничего не случится.
— До завтра — вряд ли, — пробормотал Лоу. — Чёрт… ужасное чувство. Я не могу на неё смотреть. Она глядела на меня так, словно на «Титанике» я у неё на глазах застрелил её сестру.
Лайтоллер всё ещё следил за ковыляющей прочь Лиззи.
— В ближайшие несколько дней многие из них станут такими. Все ищут своих друзей и родственников… почти у каждого здесь кто-то погиб.
У обоих офицеров пропало настроение разговаривать — впрочем, в эти дни они и без того не были особенно весёлыми. Собравшись в каюте, Лайтоллер, Питман, Боксхолл и Лоу пытались решить, как им себя вести, когда их подвергнут допросу. В том, что их будут судить, ни один из четверых не сомневался ни на мгновение. Гибель такого колосса, как «Титаник», потрясла всех, кто о ней услышал — а услышали о ней очень многие. Пока газетные полосы пестрели слухами и придумками: ещё никто не верил, что корабль затонул целиком. Радиста «Карпатии» бомбардировали вопросами со всех концов света, но «Карпатия» по-прежнему мрачно молчала. У них оставалось совсем немного времени блаженного спокойствия — но это время утекало, убегало, как вода сквозь пальцы. У бывших офицеров «Титаника» были сейчас свои заботы — куда важнее, нежели плач и глупые вопросы маленькой девочки. Без сомнений, Лайтоллеру было её жаль, и Лоу было её жаль, и Питман и Боксхолл, если бы они её увидели, тоже пожалели бы, но таких, как она, на «Карпатии» было много.
Лиззи Джеймс брела к мачте с пришпиленным списком без всякой надежды, без искры в глазах, как висельник — к виселице. Что она там ни увидела бы, это было бы не то, чего она желала. Лиззи монотонно захмыкала, утомлённо водя пальцем по строчкам. Белые когда-то листы залоснились, посерели, истёртые множеством взволнованных рук; некоторые слова смазались, иные и вовсе исчезли под тяжёлыми чёрными отпечатками.
«Дойл, Дойл, Дойл… — Лиззи подняла палец выше, — Джеймс… но не та Джеймс… здесь нет моей сестры. Здесь нет моей Мэри».
Осознание этого упало на неё, как тяжёлый камень. Лиззи застыла, словно замороженная, и бессмысленно уставилась перед собой. Мысли у неё в голове спутались; они плавали неразделимым неясным клубком. Кругом была пустота. Пустота надвигалась на неё и клацала челюстями, грозя поглотить, и Лиззи была уверена, что, если пустота и сожрёт её, это будет намного лучше для всех.
Мэри не было ни в одной шлюпке, её не было на «Карпатии», потому что она так никуда и не села. Она не стала спасаться, и Лиззи не требовалось гадать, почему. Она понимала это, осознавала с выматывающим трудом, пока холодный морской ветер обвевал её со всех сторон, а сердце глухо постукивало в груди, точно маятник, и она не должна была спрашивать себя снова.
«Она не села, потому что я ненавидела её».
Бледная и вымученная улыбка Мэри въелась к ней в память — наверное, навсегда. Лиззи не хотела считать, сколько раз, когда она закрывала глаза и угрюмо поворачивалась к стене, перед глазами у неё оживало растерянное лицо сестры — растрёпанной и одинокой, какой Лиззи её впервые видела. Мэри всегда была собранной, спокойной и рассудительной. Мэри никогда не позволяла себе неаккуратной причёски, волнения на лице, дрожи в голосе — она не позволяла себе ничего и поэтому была неживой, как кукла. Лиззи трясло от раздражения, когда она слышала выверенный, механический голос Мэри, когда она видела снова это безжизненное лицо, на котором невозможно было застать неожиданную эмоцию.