Живая же Лиззи, как скованный цепью каторжник, проковыляла к дивану и прилепилась к подлокотнику. Колющим, злым, недоверчивым взглядом бешеного пса, сорвавшегося с цепи, она поглядывала на Мэри и молчала. Мэри так и не села. Она прошлась от одного края столика к другому, сцепила на груди руки и быстро выдохнула. Волнение, снедавшее её, накатывало волнами и тут же отступало, забирая последние клочки самообладания.
— Элизабет, — после третьей прогулки сообщила Мэри, — я вынуждена попросить тебя начать собирать вещи.
Мэри старалась не смотреть на Лиззи, но всё же она зацепила ту краем взгляда — и поразилась злобе, которая вдруг мелькнула в прищуренных глазах.
— Зачем? — голос Лиззи сначала дрогнул — на мгновение — и тут же выровнялся. Он звучал глухо и бездушно, как постукивание столовых приборов в ресторане для богатых.
— Мой работодатель, — сглотнув, пояснила Мэри, — мистер Флэнаган, намерен переехать в Америку. Он отправляется с семьёй на трансатлантическом пароходе «Титаник»…
— О котором всё время писали в газетах? — уточнила Лиззи и аккуратно уложила руку на подлокотник.
— Да, — Мэри чуть удивлённо взглянула на неё, — именно на этом пароходе мистер Флэнаган с семьёй отправляются в Нью-Йорк. Поскольку я работаю у мистера Флэнагана гувернанткой, я должна буду проследить за своей подопечной, Шарлоттой. Мистер Флэнаган был так добр, что уже приобрёл билеты для меня и для тебя…
В глазах Лиззи мелькнула светлая искра, и кровь у Мэри в жилах потеплела. Тяжёлые невидимые обручи, сдавливавшие ей грудь, спали, и Мэри сумела вдохнуть.
— На этот большой корабль? — прошептала Лиззи. Её глаза медленно расширялись и наполнялись светом.
Мэри молча кивнула.
— И он отправится в Америку через огромный океан? И там правда будет много книжек, и огромные каюты, и прекрасная лестница… и правда, что капитаном будет сам мистер Смит?
Мэри опять кивнула, хотя уже не так уверенно. Хотя она не могла не замечать репортажи о «Титанике» на страницах газет, это судно никогда не привлекало её внимания. Мэри хватало забот и проблем на суше.
Лиззи вытянулась на диване и воодушевлённо хлопнула себя по коленям. Она перевела сияющий взгляд на Мэри, и вдруг веки её налились тяжестью.
— А как долго мы будем в Америке? — спросила она тихим серьёзным голосом.
Мэри не сумела сдержать мрачного вздоха.
— Мы останемся там навсегда, — сказала она.
Брови Лиззи приподнялись и недоверчиво изломились искалеченной дугой.
— Что же тогда будет с мамой? — в тишине гостиной её шёпот прозвучал горестно и неуверенно.
Мэри отступила к стене и опёрлась о неё локтями. Ноги её неожиданно ослабели так, что даже задрожали.
— Она переедет позже.
— Когда именно? — требовательно вопросила Лиззи.
— Позже, — Мэри отвела взгляд и быстро коснулась лица носовым платком. Лиззи колола её взглядом, как пикой, и медленно поднималась с дивана.
— Но когда же?
— Позже, — повторила Мэри. Голос её жалко дрожал, рвался, как тонкие струны под неумелой рукой. — Когда… я напишу ей об этом.
— А когда ты напишешь?
— Сегодня… сейчас, когда ты ляжешь в постель, — Мэри снова пробежалась платком по лицу. Оно полыхало, как у наказанной школьницы.
Лиззи шагнула к ней и, натолкнувшись на столик, замерла.
— Я тоже хочу написать маме!
Мэри выставила перед собой руку. Холодный воздух резал ей горло изнутри, как ножами, и она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть без боли — казалось, кто-то начинил её осколками стекла.
— У тебя ещё будет время. На борту корабля… наверняка есть почтовая служба.
— Она там есть, — буркнула Лиззи уверенно, — но почему бы мне не написать сейчас?
— Элизабет, — резко сказала Мэри, — это исключено.
— Почему? — Лиззи гневно раздула ноздри. — Ты не хочешь, чтобы мы с мамой общались?
— Нет, вовсе не…
— Но почему тогда ты ни разу не дала мне самой написать ей? — Лиззи отчаянно прижала к груди руки, и её голова поникла. Она стояла напротив Мэри, всё такая же напряжённая, как прежде, но ресницы её дрожали, и с них вот-вот могли сорваться слёзы. Мэри опять прошлась по алым щекам носовым платком и отвернулась. Только тогда, когда она со всем вниманием стала изучать низкий столик, ей удалось собрать в голосе всю твёрдость и сухую правильность. Она заговорила, как лектор перед толпой беспокойных студентов:
— Лиззи, когда твой почерк станет достаточно разборчивым, я позволю тебе написать самой. Ты знаешь, что у мамы слабые глаза.