Ни в тот момент, ни сейчас, она не могла ответить, почему так поступила, почему сделала именно такой выбор.
Мальчик оказался здоровый, умненький и, как ни странно, похож на них. Семья стала полная и все тревоги, вопросы отпали сами по себе. Сказать, что она полюбила его всей душой, всем сердцем, каждой клеточкой, не сказать ничего. Она боготворила своего сына и жила только им. Жаловаться было не на что, казалось бы, живи и радуйся…
В тот день сын пришёл из школы и с порога, как-то по-взрослому, тревожно-вопрошающе-ожидающе глядя на них спросил: «А это правда, что вы мне не родные?»
У неё подкосились ноги в буквальном смысле этого слова. Совладав с собой, соскочила со стула и побежала за фотоальбомами, начала судорожно листать их: «Сынок, посмотри, как же не родной… Вот же ты крохотулька в пелёночках… Вот мы с папой тебя держим, вот ты ползать начал, сидеть, а вот, смотри, первый шажок твой… Как же не наш сын ты?! А чей?!» Она немигающими глазами вытаращилась сначала на сына, потом на мужа… Муж смотрел за всем этим молча, потом также молча вышел из дома. Она заплакала. Мальчик подошёл к ней, обнял, заплакал тоже: «Мне мальчишки сказали. Я очень испугался, мама. Прости меня, мам, не плачь. Вы у меня самые родненькие и самые хорошие, я не хочу других маму и папу. Я не чужой. Не отдавайте меня никому, не бросайте меня, я ваш. Я буду хорошим».
Тем поздним вечером они с мужем в первый раз за совместную жизнь разговаривали друг с другом не слыша друг друга, не желая понять друг друга. Она была категорически против того, чтобы рассказать ребёнку правду. Она не могла себе представить, как озвучить то, что он не её сын, как вообще можно произнести такое вслух. Она настолько убедила саму себя в том, что она его истинная мать, что напоминание о том, что не она его выносила, родила, было для неё ударом. Она не могла смириться с разумными доводами мужа и агрессивно, напористо, яростно отрицала всё, что он говорил. «Мы продадим всё и уедем. Мы перестанем общаться со всеми, кого знали. Он мой сын и только мой. Не хочешь, брошу всё и с ним уедем вдвоём». На слова мужа: «Кого ты бросишь? Куда мы уедем? Мы не его даже обманываем уже больше, а себя. Он имеет право знать правду. Чем раньше мы ему скажем, тем лучше будет для всех, и для нас в первую очередь. А потом он возненавидит нас за это враньё. Ты откажешься от матери и отца родных, от сестёр? С кем ты все связи прервёшь? А сыну что ты скажешь? Зачем мы уехали? Почему с родственниками перестали общаться?»
Отчаяние овладело ею. «Так хорошо всё было и так в одну секунду всё было уничтожено кем-то… Кем-то, кто не познал её разрушенных надежд, кто не пережил крах её веры в то, что она сможет родить… Кем-то, кто не испытал сотой доли её боли, её страхов… Кем-то, кто не подумав, сказал правду… А как им с этой правдой справиться и какая теперь с этой правдой будет жизнь?»
Считается, что правильнее, в любом случае, усыновлённому ребёнку говорить правду о том, что он воспитывается в семье не биологических родителей. Считается… Но каждая семья, тем более, как в данном случае, когда малыш был усыновлён с первых дней своей жизни искренне верит и надеется на то, что может избежать этой правды. Однако, даже если бы и так, мы живём в обществе. Почему многие окружающие люди считают своим долгом «раскрыть глаза» ребёнку, почему пытаются запугать приёмных родителей какой-то невообразимо испорченной наследственностью у этого малыша, для чего выискивают в этом человечке, принятом и ничего не подозревающем, счастливо живущем в новой своей семье, отличительные особенности от приёмных родителей, предрекая, «ох, и намучаетесь вы ещё с ним, кого в дом взяли, сами не знаете», сложно дать однозначный ответ. Так или иначе это есть. Так или иначе – это надо учитывать. Не загонять самих себя в угол страхами, когда кто проговорится и ждать этого дня, как судного, не омрачать свою жизнь и жизнь своего ребёнка случайно кем-то обронённой фразой, которая изменить всю вашу жизнь, а самим подготовиться к этому моменту, самим рассказать всё своему действительно уже родному, своему такому самому любимому ребёнку.
Для каждого ребёнка – это свой возраст. Кому-то можно сказать в возрасте 6-7 лет, кому-то попозже. Но, желательно, до подросткового возраста ребёнок должен владеть информацией от усыновителей, при каких условиях он попал в эту семью.
Логично, что к такому сообщению ребёнка предварительно готовят. Это может быть как обыгрывание ситуаций, в которых смотрится, как сын или дочь готовы к приёму подобной информации, так и использование сказкотерапии, арт-терапии. Обязательно акцентируется внимание ребёнка на том, что он был долгожданный в вашей семье, что, не зная его, не видя, вы были точно уверены, что он, именно он скоро появится в вашей семье. Рассказывается, как вы готовились к встрече с ним, как именно таким его себе и представляли. В свою очередь уходить от разговоров о биологических родителях (если таковые возникнут) не стоит, как, впрочем, и поддерживать размышления маленького человечка о том, что они его, скорее всего, бросили, из-за того, что он им не понравился и, вероятно, вы его тоже бросите, если он что-нибудь не так сделает. В истории жизни его биологических родителей не должно быть обвинения и осуждения, тогда ребёнок перестанет чувствовать себя отверженным и виноватым. При этом ребёнок действительно может начать провоцировать вас на проверку вашей любви к нему, доказывая самому себе, что может безоговорочно верить и доверять вам. И только от вашей искренности, доброжелательности, терпимости, веры в него, доверия ему, зависит в итоге то, какой станет жизнь в вашей семье с открывшейся правдой. А там, где нет лжи, где нет страха, где живёт доверие, принятие и любовь, никто и никогда, никаким словом, никакой правдой, не сможет разрушить вашу сплочённость, разрушить вашу семью, разрушить вас.