***
Агнессу обнаружили только вечером. Маргарита весь день провела на послушании в хосписе и, войдя в келию, - даже не сразу сообразила, отчего ноги подруги так покачиваются в воздухе, а с одной слетел башмак. Вызванный после долгих споров участковый долго беседовал с настоятельницей, а потом вдруг сразу утратил интерес к происходящему и быстро уехал. Маргарита, надеявшаяся рассказать ему о странных вещах в поведении о. Алькмунда, на которые в последние недели все больше и все отчаяннее жаловалась подруга, попыталась было также обратиться к преподобной матери – но та разбранила ее и выгнала, велев неделю днем чистить коровники, а ночью стоять на молитвенном бдении для искупления грехов. А сам отец Алькмунд, поймав на себе пытливый взгляд послушницы, строго проговорил, указывая на нее:
- Горевать о земных привязанностях – тяжкий грех, дочь моя! Покайся, пока не поздно! И приходи на исповедь… лучше вечером.
***
Грузовик поехал дальше. Судя по всему, дорога резко ухудшилась. Начались ухабы. Мотор ревел, как у трактора, а горло постоянно сдавливало тошнотой.
В кузове за мешками явно пряталось еще что-то живое. Но вытянуть ногу еще раз, чтобы понять, что это, было невыносимо страшно. И скорченная фигура оставалась сидеть все в той же позе. Пока грузовик снова не остановился и водитель не заглянул в кузов:
- Эй, вылезайте! Дальше мне с вами хода нет!
***
- Дядя Макар, хотите пирожков?
Из будки донеслось кряхтение, и скоро на свет появился тот, к кому обращались.
- А, это ты, Маргаритка… - он улыбнулся беззубым ртом. – Цветочек аленький… Спасибо, уважила… Еще бы фунфырик принесла – цены бы тебе не было…
В другой раз сестра Маргарита улыбнулась бы и пожурила бы его за такие речи, но сейчас только молча покачала головой и протянула мужчине пакет с пирожками из больничного буфета. Денег ей за послушание не полагалось, но лакомствами больные делились часто, и большая их часть немедленно переходила к сторожу огромной автостоянки, примыкавшей к больничному забору. В обмен на это он иногда помогал монахиням донести до автобуса тяжелые сумки для прачечной и пару раз заступался за них перед местными пьянчужками. Вот только кто бы заступился за Агнессу?
За те несколько дней, что прошли после гибели подруги, Маргарита прошла весь путь от отчаяния до какой-то странной, безнадежной решимости. После того, как ей ясно дали понять, что обстоятельства и причины гибели монахини не интересуют абсолютно никого, она поначалу долго и горячо молилась бессонными ночами, пытаясь понять, почему милосердный и любящий Господь допустил жестокую, без покаяния, страшную смерть преданной Ему послушницы. Именно этот вопрос она снова и снова задавала в молитвах в нескончаемые часы бдения. Пока, наконец, на четвертый день к ней не пришло осознание того, что именно надо делать. И сейчас, навещая сторожа Макара, - она по сути прощалась и с ним, и со всем тем, что стало ей привычным в этой жизни. Ведь скоро все изменится. До конца послушания осталось всего три дня. А потом – исповедь…
***
- Ну, дщерь, расскажи мне обо всех грехах, что терзают твою плоть, - произнес отец Алькмунд и сел поудобнее, придвигаясь к окошечку в разделявшей их стене.
Маргариту затошнило от отвращения от мысли о том, что сейчас произойдет. А еще больше – от страха перед задуманным.
«Господь пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться…» «Ибо Сам сказал – не оставлю тебя и не покину тебя», - вертелось в голове.
- Отче, я очень грешна, - с усилием произнесла она. – Меня мучают грязные мысли…
- О ком же? – даже чересчур поспешно поинтересовался о.Алькмунд.
Одновременно с его словами окошечко исповедальни распахнулось. Рука исповедника просунулась на другую половину, нашарила фигурку девушки и проворно легла на ее грудь. Маргарита зажмурилась, чувствуя, что из глаз вот-вот польются слезы.
«Господь мне помощник, и не убоюсь…»
- Я думала о вас, отец Алькмунд, - она изо всех сил старалась не обращать внимание на жадно скрюченные пальцы, по-хозяйски ощупывавшие ее тело. – О том, что когда я вас вижу, мне очень хочется сделать одну вещь…
- Какую же?..
Это было последнее, что мужчина произнес относительно спокойно.
Потому что если кисть руки насквозь проткнута металлическими вязальными спицами - это обычно довольно затрудняет членораздельную речь.
Издав полупридушенный вопль, о.Алькмунд инстинктивно дернул руку обратно, но спицы не проходили обратно в окошечко, вставая ровно поперек. Ничего не соображая, он все дергал и дергал руку, из которой обильно текла кровь. А потом вдруг нехорошо захрипел, скрючился и другой рукой ухватился за сердце.