Городок был тих и малолюден. Пока Веридор шел от небольшого аэропорта, расположенного на окраине городка к площади перед ратушей, ему попалось навстречу не более десятка человек. Мальчик с папкой в руках, видимо спешивший в школу, зеленщик, который вышел из своей лавки, чтобы выложить на прилавок, стоящий прямо на тротуаре, еще несколько пучков свежего салата, парикмахер, который отправился через дорогу навестить кондитера, да, еще несколько мужчин, сидящих за столиком на террасе небольшого кафе и полностью погруженных в хо-ло, сложную и увлекательную игру, которую кроме хьюмеритов вряд ли кто мог освоить.
Казалось, никто не обращал внимания на одиноко идущего по улице человека в ритуальном, пыльно-оранжевом одеянии. Впрочем, это вовсе не говорило о мрачности нравов хьюмеритов. Просто таковы были правила хьюмеритов, согласно которых, никто не мог заговорить первым с Человеком пришедшим за Справедливостью. Вдоль улицы стояло несколько небольших гиромобилей с открытыми окнами, похожих на овальных жуков. Веридор был уверен в том, что ни в одном из них даже не заперты двери, так как самым удивительным событием на Хьюме было бы найти вора или мошенника. Корн ничуть не изменился за те тридцать с небольшим лет, что он здесь не был. Немного подросли деревья, да, на здании ратуши оконные переплеты и двери были выкрашены теперь не в зеленый, как раньше, а в красно-коричневый цвет.
По не писаным правилам Хьюма, Веридор мог войти в любое заведение, магазин или мастерскую, практически в каждый жилой дом и обратиться к любому из взрослых хьюмеритов, чтобы просить о правосудии, но он решил пока что не торопиться и немного осмотреться в городе, который когда-то хорошо знал. Бесцельно походив некоторое время по тенистым улицам Корна, Веридор набрел на небольшой пивбар.
Ему даже не пришлось вспоминать к нему дороги, так как ноги сами привели его на эту улицу. Улицу Зажженных Свечей. Именно в это место его тянуло более всего. Когда-то это заведение принадлежало одной молодой особе, с которой у него были связаны самые приятные воспоминания. Оказаться на Хьюме и не посетить это место он никак не мог, даже будучи в этом ритуальном наряде. Двери были открыты настежь, из пивбара тянулся легкий приятный аромат хорошо прожаренного ячменя и солода и доносилась негромкая, обжигающе знакомая, протяжная и грустная мелодия, все те приметы, от которых его воспоминания стали до болезненного отчетливыми. С волнением он зашел внутрь.
Интерьер за прошедшие годы ничуть не изменился, та же стойка красного, матового дерева с прилавком из полированного, темно-зеленого нефрита, зеркала позади полок, заставленных сотнями бутылок с пестрыми, нарядными этикетками, наполненные экзотическими напитками, некоторые из которых были ему хорошо знакомыми только потому, что именно он доставил их на эту планету. Стены, обтянутые голубой узорчатой, расшитой прихотливыми узорами, тканью. Тяжелые круглые столики из красного дерева со столешницами из такого же, как и на стойке, зеленого полированного нефрита, на которых стояли изящные плетеные вазочки с орешками дюжины сортов и солеными крекерами. Массивные стулья из темно-коричневого, почти черного дерева с высокими спинками, обитые мягкой, темно-малиновой кожей, все это было ему очень хорошо знакомо и памятно.
На стенах пивбара, как и прежде, висели портреты в овальных рамках из полированной бронзы, изображающие местных знаменитостей, в основном фермеров, прославившихся количеством выпитого пива. Рамки, как и раньше, были украшены небольшими букетиками из засушенных веточек вечнозеленого остролиста с позолоченными шишечками могута, перевязанные алыми ленточками. При взгляде на один из портретов у него невольно застучало сердце, ведь со стереоснимка на него насмешливо смотрел он сам, только веселый, беззаботный и слегка осоловелый после выпитых им без передышки семнадцати кружек пива, с распущенными по плечам волосами и без тяжкого груза пережитого в глазах.