С площади я отправился в Зимний дворец. Там все было полно приезжающих со всех концов Петербурга узнать о случившемся. В комнату, где лежал Государь, никого не пускали: там были врачи и хирурги. Дежурным при Государе камердинером оказался Костин, бывший камердинером при покойном цесаревиче Николае Александровиче. Опять ужас смерти нас сталкивал, опять мы обнялись в порыве скорби и воспоминаний. Я попросил его мне дать что-нибудь на память о Государе; он вынес мне с его письменного стола гусиное перо, гладко обстриженное, сказавши: «Вот перо, которым в последний раз Государь писал», — и дал мне тоже окровавленное перо от султана каски. Быть может, этим пером бедный Государь подписал свое согласие на злосчастном докладе Лорис-Меликова о созыве земских представителей в реформаторскую комиссию.
В коридоре я наткнулся на Лориса. Не забуду его физиономии. Бледный, изнуренный и как бы убитый, он стоял, прижатый к стене, и с кем-то говорил. Невольно, глядя на эту роковую историческую фигуру, я слышал, как душа задавала вопрос: что выражает это лицо в эту минуту? Ужас угрызений, смертный приговор над собою как над государственным деятелем, слишком поздно сознавшим свою неспособность, свои заблуждения, или того же легкомысленного Лориса, растерянного и ошеломленного оттого, что сейчас он провожал до подъезда нового Государя и этот новый Государь ни звука ему не сказал?.. Тогда на вопрос не было ответа; но, увы, через два дня я припомнил этот вопрос вечера 1 марта и понял, что тогда передо мною стоял озабоченный подозрением немилости царедворец. Смерть его благодетеля Государя явилась для него не тем, чем должна была быть, причиною его конца, но случайным эпизодом, под ударом которого он даже не почувствовал и не понял роковой связи с своею политическою ролью. Бежать с поста, бросив власть, он, разумеется, в эту минуту не мог. Но он мог, забыв о себе, ужаснуться своей ответственности за полную беспомощность полиции в минуту, когда все поняли, что эта беспомощность полиции являлась угрозою над новым Государем. Об этом он не подумал; но о продолжении разговоров, прерванных минутою 1 марта, на тему либеральных реформ Лорис уже думал в вечер с 1 на 2 марта, и политическая гостиная, где он черпал свое вдохновение и слушал либеральные речи, как ни в чем не бывало, уже 3 марта, манила к себе Лорис-Меликова.
Печатается по: Мещерский В. П. Мои воспоминания. Часть 2 (1865–1881). Спб., 1898, с. 495–500.
ИЗ ЗАПИСНЫХ ТЕТРАДЕЙ ОФИЦЕРА ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КОННОГО ПОЛКА[44]
<…>В воскресенье, 1 марта 1881 года, в первое воскресенье великого поста, по обыкновению, в манеже Инженерного замка происходил развод с церемонией.
Развод был назначен от л[ейб]-гв[ардии] Саперного батальона; кроме него участвовали в разводе военные училища и внутренний караул от тяжелой кавалерии, и подъезжали конные ординарцы.
Я служил в то время в л[ейб]-гв[ардии] Конном полку корнетом. От нашего полка на ординарцы подъезжал[45] великий князь Дмитрий Константинович.
Гр. Лорис-Меликов уговаривал Государя не ездить на развод, докладывая, что есть указания на то, что готовится новое покушение. Но Государь непременно пожелал ехать на развод, и одной из причин этого желания была та, что вел[икий] к[нязь] Дмитрий Константинович подъезжал на ординарцы.[46]
Я присутствовал на этом разводе и в последний раз видал черты столь любимого и столь великого Государя. Он был в мундире Саперного батальона, был очень весел и много говорил с окружающей его свитой. Впоследствии говорили, что лицо его имело будто бы земляной оттенок, предвещавший его близкую кончину, но я ничего такого не заметил.
По окончании развода я вышел из манежа одним из первых, так что, садясь в мои сани, я видел отъезжавшего вдали Государя. Я очень спешил и не обратил внимания, куда он поехал, но мне показалось, что он повернул на Малую Садовую, хотя оказалось, что он проехал во дворец вел. княгини Екатерины Михайловны. Я велел кучеру ехать на Б. Морскую, куда мне надо было заехать к фотографу Баллингеру за карточками, — и повернул на М. Садовую. Хорош бы я был, если бы Государь поехал действительно по М. Садовой!
Я пробыл недолго у Баллингера и поспешил домой, где у нас собралось несколько человек по случаю дня именин моей сестры. Во время пребывания моего у Баллингера и по дороге я не слышал никакого звука взрыва, но помню, что на обратном пути я видел народ, бежавший от Невского проспекта по Екатерининскому каналу, по направлению ко дворцу великой княгини Екатерины Михайловны. Тогда я не обратил на это никакого внимания.