- Сигару? - Директор протянул гостю резную шкатулку чёрного дерева, инкрустированную золотом - подарок мецената-вампира ко дню рождения хореографа.
Генрих ответил вежливым отрицательным жестом.
- Князь не любит запаха табака. А я, согласно его распоряжению, должен следовать за ним тотчас же от вас, и не успею переодеться.
- О, разумеется, - немного фальшиво смутился Джабраэли и добавил пару эмоциональных олтенских выражений вполголоса, - с его-то носом! То есть... э... нюхом. Обонюханьем.
Большинство знакомых Джабраэли давно отчаялись заставить его подбирать правильные выражения на благословенном наречии. Зальц к их числу не относился - он считал, что его чужие промахи не касаются.
После паузы, на взгляд секретаря - слишком короткой, Джабраэли добавил:
- А что за срочное и важное дело заставило князя столь спешно нас покинуть? Едва дождавшись финальной сцены.
Господин Зальц молча вертел в руках бокал, вглядываясь в жидкое золото, переливающееся на дне. Его лицо с резкими, даже жёсткими чертами коренного тиссонца, выражало раздумье и нерешительность - секретарь князя тоже зарабатывал на жизнь актёрским мастерством, хотя и несколько другого плана, чем подопечные Джабраэли.
- Мы давно работаем с вами, маэстро, - сказал, наконец, Генрих. - Вы - надёжный партнёр. Для меня это равноценно понятию «старый друг».
Хореограф немного удивился и почувствовал себя неожиданно польщённым. Ему как-то в голову не приходило, что секретарь князя может испытывать дружеские чувства. Или, в принципе, чувства. Джабраэли, да и не только он, привык воспринимать господина Зальца как функциональный прибор, вроде часов или возвратного свитка, который Эйзенхиэль иногда возит с собой, а иногда посылает вперёд или оставляет в гостинице. Как багаж.
- Поверьте, господин Генрих, - хореограф театральным жестом приложил руку к груди, - для меня вы всегда были образцом... э-э-э... верности. Да, верности и благоразумия...
- Князя заинтересовал новый инвестиционный проект в области культуры, - сообщил Зальц, делая новый глоток, на этот раз побольше.
- Картинная... галерея? - хрипло предположил Джабраэли, чувствуя, как противный холодок крадётся по спине.
- Новый театр, - отрезал секретарь и отправил в рот ломтик сыра.
- Но зачем? - «Драконья кровь» заскреблась в горле Джабраэли золотыми барханами пустыни, - разве мы чем-то...
- Дело не в вас, - Генрих встал и прошёлся вдоль комнаты, отбивая взмахом руки каждый шаг. - Хозяин называет вас, маэстро, «живой классикой», и, будьте уверены, всё так же ценит, но...
- Но? - Джабраэли так яростно сжимал свой бокал, что Зальц стал опасаться за судьбу высокой хрустальной ножки. Хореограф чувствовал себя стареющей любовницей, которую ценят как удобную, привычную вещь, уютное пристанище, но огонь сердца и пламя страсти вот-вот будет принадлежать другой!
- Его заинтересовал свежий концепт учредителя, - доверительным полушёпотом сообщил Генрих. - Неожиданные повороты сюжета. Новые грани старых историй.
Давным-давно один молодой амбициозный юноша, которого впоследствии станут называть «господин Зальц», усвоил от своего хозяина и учителя простую истину: платить людям за то, чего ты от них хочешь, крайне неэффективно. Гораздо лучше, если за возможность действовать подобным образом они заплатят тебе сами. А потому Генрих терпеливо ждал.
Джабраэли отпер встроенный в стену маленький сейф и извлёк из него бархатную коробочку.
- Я очень благодарен вам, Генрих, за вашу открытость и откровенность. Прошу вас, примите этот пустячок в знак нашей дружбы.
«Пустячок» оказался перстнем виртуозной работы, в которой намётанный глаз Зальца безошибочно узнал руку одного из лучших гномьих ювелиров. Крупный изумруд окаймлялся прихотливо завёрнутой лентой голубых бриллиантов.
- Это очень щедро, мой... друг, - произнёс секретарь, не выказывая сколько-нибудь заметного волнения.
На самом деле Генрих Зальц ненавидел драгоценные камни. Каждый раз, выдвигая один из ломящихся ящиков своего стола морёного дуба, он на мгновение зажмуривался от отвращения при виде россыпи колец, запонок, подвесок, шейных и поясных цепей, орденов и браслетов.
К сожалению, о стойкой нелюбви своего секретаря к драгоценностям не подозревал даже сам князь. В противном случае он, без сомнения, запасся бы у профессиональных артефакторов более изощрёнными заготовками: батистовыми платками, шляпными перьями или даже набалдашниками тростей. Однако Генрих, будучи чистокровным тиссонцем, с детства не отличался живой мимикой, а после того, как стал самым вышколенным в Менесе слугой, никогда не позволял себе выказывать даже тени недовольства в адрес своего работодателя.