Всего через несколько месяцев фрау Зальц была самой известной певицей родного города. Через полгода её пригласили в первое турне. Когда Генриху было восемь, его мать возвращалась под утро, одетая в меха и драгоценности - как всегда. Отец орал на неё - тоже как всегда. Но в тот раз она ему что-то ответила. Генрих не помнил, что именно. Зато хорошо помнил, как она вскрикнула, когда калека рванул ожерелье, в несколько оборотов охватывающее её шею, и как крупные, нежно-розовые жемчужины покатились по полу.
- Выйди, - сказал отец не своим голосом. И Генрих вышел. Он был послушным мальчиком. Младший Зальц поднялся в свою комнату и принялся прилежно строчить в тетрадке задачки по математике.
Соседи говорили потом следователю, что Элен отчаянно кричала и звала на помощь, но наверху этого не было слышно, как и стука в дверь, и звона разбитого окна. Генрих услышал только выстрел. Позже, когда его уводили в муниципальный сиротский приют, мальчик с каким-то болезненным любопытством рассматривал тёмные пятна на стене - всё, что осталось от головы его отца, задушившего собственную жену. Кто-то в коричневом мундире уголовной полиции продолжал собирать раскатившиеся по полу жемчужины. Их оказалось чудовищно много. А ещё в его прозрачном пакетике блестели бриллиантовые серьги. Генрих заметил, что их золотые крючки запеклись от крови.
- Вырванные ногти, ожоги на теле... такие, знаете ли, характерные, в чувствительных местах...
- Что? - резко тряхнул головой Генрих, выныривая из воспоминаний. Настоятель, кажется, довольно давно уже что-то говорил.
- У того несчастного, - кротко повторил монах, заглядывая Зальцу глаза, - что нам так и не удалось привести в чувство. Раны... нехарактерные для потерпевшего крушение.
- Он умер? - секретарь мысленно выругал себя за неуместную рассеянность.
- К счастью, нет, - осторожно проговорил священник, потихоньку щёлкая серебристо-голубыми камешками чёток. В «Иллюстрированном альбоме минералов» (второе гномье издание почти двухсотлетней давности), хранившемся в библиотеке князя Элизобарры, этот камень именовался «полевой шпат». Но в народе его не называли иначе как лунным камнем. - Этот... мужчина всё ещё жив. И мы прилагаем все силы, чтобы так оставалось и дальше.
Что-то в интонации собеседника сказало Генриху: речь идёт не только и не столько о физическом состоянии спасённого. Среди лунных магов хватает талантливых целителей, в крайнем же случае, если дела совсем плохи, можно обратиться к ворожее.
- Что произошло? - Зальц остановился и уже не таясь приложил ладонь к драгоценной звезде у себя на груди. - Говорите прямо. Нас сейчас не только не слышно, но и не видно.
- Его пытались добить, - быстро зашептал настоятель, так и не решившийся говорить в полный голос. - Один из тех же паломников, ляш. Пришёл рано утром, жестами и отдельными словами пытался объяснить, что одному из его соотечественников стало плохо, умолял брата Оветри подойти. Но тот как раз обрабатывал раны покалеченного и не пожелал прерываться, а вместо этого решил послать одного из послушников проверить, что там с ляшем, и действительно ли дело обстоит серьёзно, или просто у того живот прихватило от непривычной пищи. Пока он наставлял мальчика, на что обратить внимание, ляш бросился к больному и попытался перерезать ему горло одним из инструментов брата Оветри, разложенных тут же, на столе.
- По счастью, брат Оветри - низший вампир, - бледно усмехнулся Генрих.- И его реакции куда быстрее человеческих.
- По счастью, господин Зальц, - склонил голову настоятель, и секретарь, без того напряжённый и собранный, сдвинул брови. Смирение высокопоставленного священника не сулило ничего хорошего - он словно заранее извинялся за промах, о котором пока не успел сообщить.