– Мне очень жаль, Шарпи, – проговорил Грин, переступая через ящики из-под боеприпасов, служившие стенами «тюрьмы».
Шарп сидел на земле, прислонившись к ящикам спиной.
– Мне это не впервой, сержант, – ответил он, пожимая плечами. – Плеткой меня и раньше угощали.
– Но не в армии, парень, не в армии. Вот, возьми. – Грин протянул арестованному флягу. – Здесь ром.
Шарп вытащил пробку и приложился к фляге.
– Я ничего такого не сделал, – хмуро сказал он.
– Может быть, и не сделал, но все равно пей. Больше выпьешь, меньше почувствуешь. Допивай, парень.
– Томкинс говорит, после тридцати уже ничего не чувствуешь.
– Надеюсь, он прав, парень, надеюсь, он прав. Но ты пей. Пей.
Грин стащил треуголку и вытер мокрую от пота лысину мятой тряпицей.
Шарп сделал еще глоток.
– А где мистер Лоуфорд? – с горечью спросил он.
– Ты же сам слышал – его вызвали к генералу. – Сержант помолчал, неуверенно поглядывая на Шарпа. – Да и что бы он мог сказать?
Шарп откинулся на ящики.
– Мог бы сказать, что Моррис – мерзкий лжец, а Хикс просто ему подпевает.
– Нет, парень, так бы он сказать не мог, и ты сам это понимаешь. – Грин набил табаком глиняную трубку и достал трутницу. Прикурив, опустился на землю напротив солдата и посмотрел в полные страха глаза. Шарп изо всех сил старался не подать виду, что боится, но страх сидел в нем, и в этом не было ничего унизительного, потому как только идиот не боится двух тысяч плетей. На своих ногах после такого наказания не уходил никто, хотя некоторые и выживали, провалявшись месяц в больничной палатке. – С твоей Мэри все в порядке.
Шарп состроил гримасу:
– Знаете, что сказал мне Хейксвилл? Что он собирается продать ее Найгу.
Грин нахмурился:
– Не продаст, парень. Не продаст.
– А как вы ему помешаете? – с горечью спросил Шарп.
– За ней присмотрят, – уверил его Грин. – Ребята позаботятся, да и женщины ее поберегут.
– Надолго ли их хватит?
Шарп отпил еще рома, который, похоже, совершенно на него не действовал. Он прикрыл глаза. Да, ему фактически вынесли смертный приговор, но надежда живет, пока жив человек. Кое-кто оставался в живых. Солнце обжигало оголенные ребра, с которых кровавыми лентами свисали кожа и плоть, однако некоторые выживали. Только вот как он присмотрит за Мэри, если будет валяться, забинтованный, на койке? Да и вообще, ему сильно повезет, если после плетей он попадет на койку, а не в могилу. При мысли о Мэри горькие слезы навернулись на глаза.
– Долго ли они смогут защищать ее? – хрипло спросил Шарп, проклиная себя за постыдную слабость.
– Говорю тебе, ее в обиду не дадут.
– Вы не знаете Хейксвилла.
– Знаю, парень, знаю, – с чувством сказал Грин. Несколько секунд он смущенно крутил головой, потом посмотрел на Шарпа. – Этот ублюдок не тронет ее, если она выйдет замуж. По-настоящему, с благословения полковника.
– Я и сам так думал.
Грин затянулся трубкой.
– Если случится худшее, Шарпи… – начал он и, смутившись, замолчал.
– Ну?
– До этого, конечно, не дойдет, – торопливо заговорил сержант. – Билли Никсон выкарабкался после пары тысяч, но ты его, наверно, не помнишь, да? Маленький такой парень, косоглазый. Так вот, Билли выкарабкался. Прежним он, конечно, уже не стал, но ты, Шарпи, крепкий парень. Даже покрепче Билли.
– Так что, если случится худшее? – напомнил сержанту Шарп.
– Ну… – Грин покраснел, наконец собрался с мужеством и заговорил о том, ради чего пришел: – Ты только не обижайся, но если случится худшее… оно, конечно, не случится, я уверен, но если все-таки случится, то… В общем, я подумал, что мог бы сам попросить руки миссис Биккерстафф…
Шарп едва не рассмеялся, но мысль о двух тысячах плетей пригасила улыбку. Две тысячи! Он видел парней, у которых на спине не оставалось живого места после всего лишь сотни плетей, а тут еще тысяча девятьсот вдобавок! Многое в таких случаях зависело от батальонного врача. Если мистер Миклуайт решит, что солдат умирает после пятисот или шестисот ударов, он может остановить отправление наказания, чтобы продолжить его после того, как осужденный поправится. Да вот только такой жалости за мистером Миклуайтом не замечалось. В батальоне поговаривали, что, если только осужденный не завизжит как резаный, угрожая тем самым вызвать тошноту у самых чувствительных из офицеров, врач продолжит отсчитывать удары, когда плети будут терзать уже спину мертвеца. Так поговаривали, и Шарпу оставалось лишь надеяться, что слухи, как всегда, преувеличены.