– Сыграй, дитя моё, да спой, потешь гостью нашу.
– Ох, дурно я пою, матушка, опозорюсь только, – вспыхнула та.
– Да будет тебе скромничать, – ласково усмехнулась княжна. – Все мы знаем, что и петь, и играть ты мастерица. Уважь гостью.
Легли тонкие девичьи пальцы на струны позолоченные, полетели, заплясали на них, точно белые пёрышки. К их звону прибавился струящийся атласной ленточкой голосок, который пел о сосне высокой, что стоит на утёсе крутом, а внизу ива плачет, и не могут они встретиться друг с другом. На лицо заслушавшейся Вышеславы нашла тень задумчивости, и обликом она стала точно тихий вечер, в глубине которого догорала заря.
Когда песня смолкла, Свобода обратилась к гостье:
– Любо ли тебе слушать было?
– Сказала б, да боюсь речами своими смутить милую певицу, – ответила Вышеслава, не сводя серьёзно-ласкового взора с девушки.
А у той чуть ли не слёзы на глазах стояли.
– Будь уж честной госпожа, так и скажи, что дурно я спела, – проронила она.
– Ну что ты, голубка! – встрепенулась женщина-кошка.
Но девушка уже выскользнула из горницы и скрылась в своей светёлке. Свобода с улыбкой вздохнула:
– Застенчивая она у нас, госпожа.
– Что застенчива – это хорошо, – молвила Вышеслава. – Скромность её украшает лучше любых каменьев да золота.
Заказ её был готов через две седмицы. Придя за ним, Вышеслава принесла с собою и созревшее предложение руки и сердца.
– Ежели не смущает вас, дорогие родительницы, что вдова я, и что дочери у меня уж взрослые, и внучки есть, то осмелюсь я просить руки вашей Смородинки. Люба она мне, крепко запала в сердце: как увидала её – с тех пор день и ночь мысли мои о ней. В семью мою отдать вы её не бойтесь, никакой обиды ей там не будет, только уважение да любовь.
– А как дочери твои относятся к тому, что ты молодую супругу взять хочешь? – спросила Свобода.
– Им моё решение надобно чтить и уважать, – ответила Вышеслава. – Своими уж семьями живут, а мне кого холить, кого лелеять? Много ещё тепла в сердце, кому только вот отдать его? Впрочем, отказ ваш меня тоже не обидит. Коли вы иной судьбы для своей дочки ждёте, нежели счастьем для одинокой вдовы стать, я пойму.
Смилина со Свободой переглянулись. Мысль у них была одна и та же, и им не требовалось даже открывать рот, чтоб друг друга понять. Оружейница кивнула жене, чтоб та взяла слово.
– Сделаем так, госпожа, – предложила Свобода. – Подождём некоторое время. Дочка наша молода ещё – кто знает, что её ждёт впереди… Приходи следующей весной; поглядим, что будет.
– Пусть будет по воле вашей, – поклонилась гостья.
Когда она покинула дом, Смилина заметила жене:
– Подкосились у дочки ноженьки-то резвые. Я видела. Может, Вышеслава – и правда судьба её.
А тем временем дочурка их у того самого колодца, где Вышеславу встретила, с нею же прощалась. Стояли они и друг на друга смотрели: женщина-кошка – с нежностью, Смородинка – со слезами. Княжеская Старшая Сестра только пальцев девушки коснулась, сжав их легонько.
– Прости, милая, к груди тебя прижать не смею, – молвила вдова с вечерней, тихой лаской во взоре. – Потому как не невеста ты мне ещё.
– Хочу ею быть, – упрямо пролепетали уста Смородинки, а из глаз скатились чистые слезинки.
– Юная ты ещё, подождать надобно, – вздохнула Вышеслава. – А ну как ещё встретишь свою судьбу настоящую? А ежели поторопимся, что делать станешь? Жить со мною, постылою, и жалеть о счастье, что мимо тебя прошло?
– Ты и есть суженая моя! – вскричала девушка. – Не станешь ты мне постылою!
Не состоялись объятия, растаяли в воздухе, так и не прозвучав песней сердец: Вышеслава отступила назад, с грустной улыбкой качая головой.
– Не спеши, дитя моё.
Эхом печального дождя упали слова Смородинки:
– А ежели я тебя не увижу более?.. Коли не придёшь – никому сердца не отдам.
– Я приду, красавица моя ясноокая. Непременно приду. – Женщина-кошка, подарив девушке на прощание мерцающую нежность во взоре, отступила ещё на шаг и исчезла в проходе.
Потекли дни, поспевая и падая в лукошко душистыми ягодами. Трудилась Смилина в кузне, Свобода новый город строила, а Смородинка во сне шептала кому-то речи ласковые, звала своей ладой. Вслушиваясь в отрывки её слов, слетавших с уст робким вешним ветерком, Смилина не будила дочку, не пугала допросами, а днём та молчала, словно воды в рот набрав. Но догадывалась оружейница: в снах встречалась Смородинка с Вышеславой. А Свобода однажды вдруг сказала ей: