– Хорошо хоть умыться я успела, – с мурлыканьем сдалась под натиском ласк княгиня, по-кошачьи жмурясь под поцелуями и в свою очередь крепко чмокнув жену в губы.
– Государыня… Ладушка моя! Ты вернулась совсем? Всё кончилось? – спрашивала Надежда, заглядывая в глаза Изяславы. – Я так боялась за тебя…
– Кончилось, счастье моё сладкое, кончилось. – Княгиня успокоительно прильнула губами к её лбу. – Больше не надо бояться.
Надежда затряслась в беззвучном плаче – несомненно, от неимоверного облегчения – и отчаянно повисла на ней, вцепившись намертво.
– Ну-ну… Козочка моя, что ты! – Изяслава подхватила супругу на руки и с добродушной усмешкой бросила Смилине через плечо: – Погоди, сестрица, я быстро. Жену только успокою немножко.
Вернулась она не так скоро, как обещала: видно, успокаивать пришлось основательно. Легонько похлопав Смилину по лопатке, княгиня сказала:
– Мы победили, сестрица. Мы их разбили подчистую, а всех трёх князей пленили. Хочешь взглянуть на этих засранцев?
Три пленных князя сидели связанные в просторном шатре Изяславы, озарённые трепещущим светом жаровен. Смилина смотрела в их лица и с печалью вспоминала Ворона. Как мало они были на него похожи! Красивые, темнобровые, с благородной проседью в волосах, но с пустотой в глазах. Мелки они были по сравнению с ним, как караси рядом с сомом.
– Думаю, вы получили хороший урок, – сказала белогорская княгиня, величаво возвышаясь над ними со скрещенными на груди руками. – Так будет с каждым, кто придёт на нашу землю с мечом. Нам ничего не стоило бы раздавить вас, как букашек, и завладеть вашими землями, поверьте. Но Белые горы никогда не вели захватнических войн и не будут этого делать впредь. Смилина, – обратилась Изяслава к оружейнице. – Ты хочешь им что-нибудь сказать?
Все слова давно замёрзли там, на окровавленном снегу, усеянному убитыми и ранеными. Они вытекли с кровью из уст Земяты и коптили сердце горечью дыма погребального костра, но губы Смилины всё-таки двинулись и проронили:
– Вы недостойны своего великого отца.
– Твоя правда, сестрица. – Изяслава подошла к оружейнице и приобняла её ласково, сжала руку чуть повыше локтя. – По сравнению с Вороном они – мелкая сошка. Он – орёл, они – комары-кровососы, каких и прихлопнуть не жаль, да руки марать не хочется… Это – Смилина, моя названная сестра, – сказала она князьям. – Великая оружейница, достойнейшая из достойных. Она потеряла дочь. А жёны ваших воинов потеряли своих мужей. А вы сейчас сидите здесь, вкушая позор. Что? Стоило оно того?
Ответом ей было угрюмое молчание.
– Ну конечно, – хмыкнула Изяслава. – Что вы можете ответить?
Князья были отпущены вслед за остатками их разгромленного войска, а Смилина поднялась к можжевеловому ложу Земяты. Проводы по приказу Изяславы были устроены по-княжески пышные: дровяная куча погребального костра вышла такой высокой, что даже Смилине с её немаленьким ростом пришлось забираться на лесенку, чтобы в последний раз взглянуть в лицо своей дочери. Она прошла мимо застывших двумя ровными строями дружинниц, поднялась к телу и склонилась, всматриваясь в родные черты, разглаженные вечным покоем. Тело Земяты было омыто и облачено в торжественные одежды, а смертельная рана на шее – бережно заштопана мелкими стежками. Большой палец Смилины коснулся холодных сомкнутых губ дочери. Когда-то это был совсем крошечный ротик, который сосал её грудь; с годами он затвердел, стал суровым, как и подобало рту воина. Эти красивые брови уже никогда не дрогнут от радости при виде лады, а нежные ягодные уста возлюбленной не коснутся этих ресниц в трепещущем поцелуе.
Смилина высекла из пальцев огонь и бросила рыжий язычок на можжевеловые ветки. Они занялись быстро, с треском. Ещё на несколько мгновений задержавшись взором на лице Земяты и впитав её черты в подёрнувшееся седым пеплом сердце, Смилина спустилась. По знаку Изяславы дрова подожгли с разных сторон.
– Мечи – из ножен! – ударом колокола прокатился приказ княгини.
Клинки с холодным лязгом сверкнули и вскинулись в торжественном чествовании – два безупречных ряда великолепных, светлых белогорских мечей. Смилина прошла сквозь строй дружинниц и остановилась напротив Изяславы. Та, в сияющем воинском облачении, чёрном плаще и своих неизменных высоких сапогах, тоже обнажила меч и красивым, чётким движением приветствовала оружейницу. Смилина сомкнула веки и слушала бесприютный свист зимнего ветра в своём сердце.
Снова лязг убираемых в ножны клинков – и рук оружейницы коснулись ладони Изяславы. Без перчаток, тёплые, живые и открытые.