П. М. Третьяков не только рано вставал, рано начинался и его рабочий день. Сам он очень любил поговорку: – «Заря деньгу родит. Спать долго – жить с долгом». В контору Павел Михайлович приходил вместе со служащими – в 9 часов утра. С 12 до 13 часов он делал часовой перерыв для завтрака и снова возвращался в контору. С 15 до 18 часов продолжались его деловые поездки. К 6 часам вечера Павел Михайлович всегда возвращался в контору, чтобы отпустить служащих. Задерживать их дольше того времени, за которое он платил им жалованье, Третьяков считал недопустимым.
Одним из важнейших постулатов деловой этики Павла Михайловича была принципиальность. Его убеждения никогда не расходились с поступками и в больших делах, и в мелочах. Критик В. В. Стасов писал Третьякову: «Я знаю Ваш рыцарски честный характер, сто раз видел, что Вы за человек». Все, кто знал Павла Михайловича, уважали его за точность, постоянство и верность данному обещанию. Возможно, тогда «время было другое», но Павел Михайлович Третьяков находил в себе силы всегда поступать «по совести», и это не мешало ему вполне успешно вести дела. Наоборот, его неизменная порядочность служила лучшим обеспечением заключаемых им сделок. И часто Третьяков говорил: «Мое слово крепче документа».
Третьяков был хозяином, «головой» своего дела в полном смысле слова, и это требовало от него абсолютной самоотдачи. Простое перечисление его повседневных дел уже впечатляет. П. М. Третьяков выставлял резолюции на всей корреспонденции; выслушивал доклады своих помощников и тут же принимал решение; сам пересматривал все поступившие в контору иностранные товары; подсчитывал путевые и таможенные расходы; назначал цены на экспортные товары; сам отбирал товары для посылки на ярмарки. Перед Пасхой, когда заканчивался торговый год, подводились итоги и подсчитывались все остатки товаров, Павел Михайлович сам все проверял и устанавливал цены. Он неизменно контролировал всю бухгалтерскую отчетность. Не было случая, чтобы Третьяков поехал, как мы выразились бы сегодня, «выбивать кредит» и вернулся с пустыми руками.
О Павле Михайловиче как о человеке строгом и требовательном в работе и одновременно очень внимательном, отзывчивом в отношении к своим служащим вспоминает Г. И. Дельцов. Он поступил в контору Третьякова в 1889 году, только что окончив Петропавловское училище, чтобы вести иностранную корреспонденцию. У него не было опыта в употреблении специальной торговой терминологии, поэтому Третьяков нередко делал ему замечания. Огорченный Дельцов решил подать заявление об уходе. По окончании рабочего дня Павел Михайлович вызвал его и мягко сказал: «Георгий Иванович, как же вам пришла в голову такая мысль? Ведь если вы будете обижаться на замечания, вы ничему не научитесь. Я говорю в вашу же пользу».
В своих «Воспоминаниях» один из служащих П. М. Третьякова – И. Раковский – отмечает, что в конторе неизменно царила самая дружеская атмосфера. В перерывах устраивались чтения вслух. Однажды П. М. Третьяков по просьбе своих служащих даже обратился к Софье Андреевне Толстой, чтобы она прислала им для прочтения еще не вышедшую тогда «Крейцерову сонату». Подобное единодушие между начальником и подчиненными в наши дни уже трудно себе представить…
Огромное впечатление на окружающих производила и неизменная вежливость Третьякова. Ко всем без исключения он обращался на «вы», а если бывал не прав, то обязательно извинялся. Павел Михайлович никогда не повышал голос на своих работников, поэтому они все «из кожи вон лезли, чтобы сделать именно так, как он приказывал». Быть может, приказания Павла Михайловича исполнялись с такой охотой потому, что он ничего не делал необдуманно, ему совершенно несвойственно было полагаться «на авось».
П. М. Третьяков был удачливым купцом и промышленником, не склонным к лишним тратам. Однако, как вспоминает его дочь, «он иногда предпочитал переплатить, но купить товар у русского или знакомого торговца». Но такое выражение купеческой солидарности было уместно лишь в том случае, если товар у знакомого был не хуже, чем у конкурента. Например, когда в Москве появилась французская портниха, платья у которой выходили не в пример лучше, чем у ее русских конкуренток, Павел Михайлович решил, что его жена будет носить только лучшие туалеты, кто бы ей их ни шил.
В характере Третьякова сердечная отзывчивость и доброта сочетались с требовательностью, прямотой, твердой деловой хваткой. Десятилетиями он материально поддерживал художников, помогал Крамскому, Перову, Ф. Васильеву и многим другим, их даже трудно перечислить; помогал во всех затруднительных жизненных ситуациях: Худякову, когда тот переезжал в Петербург, Трутовскому, когда его постигло личное горе – умерли жена и ребенок, М. К. Клодту, когда должны были продать его имение с аукциона. В то же время, покупая картины, он называл весьма умеренные цены, терпеливо торговался с авторами, иногда отказывался от слишком дорогих произведений, которые очень хотел приобрести, – берег деньги все для той же цели: собрать как можно больше произведений, представить русскую школу не только в лучших ее проявлениях, но и со всей возможной полнотой. Чуткость к искусству, всегдашняя искренность, готовность оказать материальную и нравственную поддержку, а главное, одушевлявшая Третьякова высокая цель снискали ему глубокое уважение и любовь художников. Все самое честное и передовое в искусстве того времени тянулось к Павлу Михайловичу, помогало ему. Некий молчаливый уговор художников о предоставлении права первого выбора Третьякову ставил его вне конкуренции с другими коллекционерами. Многолетние дружеские связи соединяли его с Крамским, Репиным, Перовым, Стасовым, Ярошенко, Максимовым, Поленовым, Суриковым, Прянишниковым и другими. Сам же Павел Михайлович был необычайно скромен. Когда в Москве был созван Первый съезд художников, названный в честь заслуг собирателя именем Третьякова, Павел Михайлович просто сбежал из Москвы, чтобы только избежать предстоящего чествования.