Поначалу маме достаточно было выйти на кухню, и я со страху сразу все подъедал, но довольно быстро обнаружил, что она никуда не девается – стоит и подглядывает в замочную скважину. Тогда, чтобы я в полной мере ощутил горечь сиротства, мама ретировалась на лестничную площадку. На какое-то время этого хватило, но ненадолго, посему маме пришлось спуститься этажом ниже, и постепенно она забредала все дальше и дальше и в итоге оказалась на улице. Я видел с балкона, как она ходит под окнами, трагически заламывая руки: прощай, сын мой, ты сам этого хотел!
Иногда в самый разгар мелодрамы с работы возвращался папа. Он еще ботинок не успевал снять, как я уже кидался в его объятия и, осыпая поцелуями его колючие щеки, умолял:
– Папа! Папка! Я больше не могу! Смотри, как много я съел! Клянусь!
Папа улыбался и шептал мне на ухо:
– Ладно, доешь в следующий раз. Ты и так уже тяжеленький.
Таким образом мамины драматические таланты оказались исчерпанными. Я ел из чистого снисхождения, не веря, что она и впрямь меня покинет. Чтобы убедить меня в серьезности своих намерений, ей оставалось только подхватить чемодан, сесть в машину и умчаться в сторону Австралии, но, поскольку водительских прав у нее не было, идея побега так и осталась нереализованной.
Долгое время мама таскала меня по специалистам, для обретения аппетита. Мы даже побывали у целительницы, которая некогда звалась Морисом, а впоследствии поменяла пол и назвалась Мэрилин, но усов Мориса так и не утратила. Целительница пообещала меня отшлепать, если колдовские чары не подействуют, но аппетит мой от этого так и не проснулся…
Чудо свершилось после обычного медосмотра.
Докторша послушала мои легкие трубкой 33-го размера и внимательно посмотрела на меня своими ласковыми голубыми глазами: о таком взгляде мужчина может только мечтать.
– Ты такой славный мужичок, – прошептала она, – обещай, что немножко поправишься, самую чуточку, – ты же все-таки мальчик, а не кузнечик… И штаны на тебе висят, как юбка. Будем исправлять ситуацию?
– Да, мадам, – очень серьезно ответил я.
Мне совсем не хотелось, чтобы голубоглазая докторша путала меня с кузнечиком, а тем более с девочкой, поэтому за ужином я съел три порции мясного пюре и закусил бананом. Родственники смотрели на меня так, будто я только что прибыл с Планеты обезьян. Живот мой до того надулся, что ночью я глаз не сомкнул, но утром проснулся с отличным аппетитом. Я ел, чтобы спасти свое будущее, чтобы не превратиться в жалкую тень, как мсье Крампон…
Мсье Крампон жил в соседней квартире и был пьяным животным.
Все в Южине так и говорили: «это пьяное животное», хотя, по-моему, он был скорее несчастным животным, особенно после того, как у него случился рак языка и его хорошенько облучили, но главное, он был чрезвычайно волосатым животным, потому что ему в рот пересадили кожу с задницы и волосы торчали у него отовсюду.
Волосы кололись, и я их ему обстригал, а он мне давал посмотреть японские мультики – у него был цветной телевизор.
Говорил мсье Крампон так, что ничего нельзя было разобрать, он еще до болезни сильно заикался (разве что ругался понятно, и любимым его ругательством было «чертова жопа»).
В его жилище пахло цикорием, старыми сигаретами и немножко туалетом. Он был весь усыпан перхотью, словно многолетним снежным покровом, что довольно необычно для бывшего парикмахера, пусть и не слишком увлеченного своей профессией. Впрочем, он говорил, что если бы начал жить сначала, то вместо парикмахерской открыл бы салон для собак, потому что четвероногие куда добрее и благодарнее двуногих.
Еще он говорил, что если завести псину, то жена уже не нужна, но псины у него не было, и одиночество страшно его тяготило, он даже плакал и горестно сплевывал в коробку из-под «Несквика», специально приспособленную под это дело.
Он утверждал, что в молодости подрабатывал статистом и снялся во многих французских фильмах. Когда мы вместе смотрели кино по телеку, он вдруг вскрикивал:
– В-вот, с-с-мотри, Ф-ф-фредо. В-в-идишь, в-воттот м-мужик, д-да с-смотри же, чертова жопа! В-видел? Т-ты в-видел?
– Вон тот в шляпе, который писает рядом с Бельмондо? – спрашивал я.
– Т-точно, – отвечал он. – Эт-тот п-парень – это он с-самый, К-крампон, говорю я тебе. С-сильно, д-да? Т-такое в-воспоминание…
Я знал, что на самом деле он родился в Пьер-Мартене, по соседству с Южином, где и работал парикмахером, но мсье Крампон так радовался своим выдумкам, и к тому же мама просила меня быть снисходительным (бедняга так страдает, и, главное, чего ради) – в общем, я слушал и поддакивал. Я приносил ему овощной супчик рататуй и другие мамины вкусности.