Мсье Бюффлие тоже не стал его наказывать. Он присел на корточки около его парты, положил ему руку на плечо и сказал:
– Хватит, мой мальчик, будь добр, застегни ширинку.
Потом урок продолжился, и Жожо вместе со всеми стал разглядывать трехмерные фигуры.
Мсье Бюффлие, конечно, не догадывался, чем все это закончится, потому что понятия не имел ни о семействе Баччи, ни о докторе по неблагополучным детям, и, когда вдруг выяснилось, что Жожо с нами больше учиться не будет, наш учитель загрустил…
Баччи, конечно, была та еще семейка. Мамаша по малейшему поводу делала вид, что умирает, – ей нравилось картинно умирать, а папаша плевал сынку в лицо и лупил его пряжкой ремня, а то и вовсе костылем, когда окончательно терял над собой контроль.
Стоит ли удивляться тому, что в поведении Жожо наблюдались некоторые странности? Однажды он даже засунул свою фиговинку в пылесос мадам Биболе, нашего завхоза. Когда мальчика лупит родной папа, ему не так-то просто постичь пропорции и спряжение глаголов, ведь нормальный папа – это тот, кто первым прибегает, когда ребенку снятся кошмары, или я что-то не так понимаю.
И, если родная мама говорит мальчику, что ей стыдно иметь такого сына, он, естественно, начинает какать в штаны и жрать козявки, а что ему еще остается делать, или вы со мной не согласны?
Мамаша Жожо, конечно, не слишком радовалась шалостям сына. А после того, как ее мальчик продемонстрировал одноклассникам свою хренюшку, она перестала отовариваться в Южине: надела шляпку с вуалью, чтоб соседи не узнали, села на альбервильский автобус и поехала закупаться в тамошний супермаркет, совершенно, заметьте, анонимно. Будь у нее такая возможность, она бы и вовсе сбежала в Австралию; ее двоюродный дедушка в тридцатые годы так и поступил, и с тех пор про него ни слухом, ни духом, небось, кенгуру сожрали.
А папаша Жожо по-прежнему ходил играть в шары, на своих костылях, с пожелтевшей сигаретой в зубах, только вид у него стал еще более мрачный…
В Южине поговаривали, что мсье Баччи перебрался на свою новую шестигранную родину с большими потерями. Тогдашние власти поинтересовались, не пора ли ему приобщиться к цивилизованному миру. Вновь прибывший ответил, что «да, канесна, с удавольствием, бальсое спасиба», – и был зачислен в парашютисты.
Чтобы стать новым сыном великой нации, иногда приходится выделывать рискованные трюки, например, быстро ползти по веревке на страшной высоте или, свернувшись в клубок, стремительно лететь вниз, на тренировочный мат, прижимая к груди автомат, словно первую свою любовь.
У себя на Сицилии мсье Баччи доил коз, поэтому язык Пластика Бертрана он знал весьма приблизительно, и, когда сержант заорал ему: «Прыгай, Баччи, мать твою, вот бордель, жопа, будешь ты прыгать, итальянец хренов?!», бедняга вцепился в шкив и затрясся от страха. Сержант уже готов был вмазать его физиономией в стену, но тот таки прыгнул, причем мимо мата, головой в асфальт, оружием по причиндалам.
Дальнейшая адаптация свежеиспеченного иммигранта проходила в отделении «скорой помощи» военного госпиталя. Главврач был в отлучке – отправился с особой миссией на «Ролан Гаррос», так что раненого забинтовал практикант, и забинтовал от души, ибо делал это впервые. Больше пациентом никто не занимался.
Иногда мсье Баччи робко интересовался, не желает ли кто из медперсонала взглянуть на парня, который через муки и боль надеялся стать французом, и все спрашивал:
– Сказите, а кагда миня выписут?
Но всем было на него наплевать.
По возвращении из секретной теннисной миссии главврач обнаружил в углу мумифицированного итальянца, чью нижнюю часть заклинило, как ржавые ножницы. В средневековье его бы, вероятно, посадили в ящик на колесиках, и передвигался бы он себе при помощи двух утюгов, но в наше цивилизованное время подобные проблемы решаются иначе: Баччи торжественно объявили, что отныне он настоящий француз, ему причитаются пенсия по инвалидности и особые поздравления приемной комиссии. И теперь, когда экзамен сдан, в каком же уголке своей новой прекрасной родины он желает поселиться?
От других сицилийцев мсье Баччи слыхал, что есть такой город Южин, вот он и ответил: «В Юззине, по-залуйста, а сказите, а кагда я смагу хадить? » Его заверили, что с интенсивной Божьей помощью, но без особых гарантий он сможет ходить в обозримом будущем, и на этой оптимистической ноте позвольте с вами расстаться. Как говорится, заходите еще. Костыли не забудьте! Это вам подарочек на вступление в гражданство…
Пока мсье Баччи обустраивался на новой земле, его суженая пасла в родном краю коз. Он позвонил ей по телефону: «Прриеззай, любовь мая, в Юззин, воздух здесь зивительный, здесь нас здет сястье, такое сине, бело, крр-асное», и будущая мадам Баччи с бьющимся сердцем, предвкушая радость встречи, сошла на альбервильский перрон, благоухая, как сицилийская коза.