Пролетев над четвертой ротой, пуля на дюйм разминулась с левой рукой Слингсби, срикошетила от камня и угодила под самый подбородок какому-то вольтижеру. Француз каким-то образом оказался рядом с лейтенантом, и пуля Шарпа, выбив из него фонтанчик крови, бросила тело на землю.
– Боже мой, Ричард! Прекрасный выстрел! – Майор Лерой покачал головой. – Лягушатник едва не подстрелил Слингсби. Я за ним наблюдал, но на такое не решился бы.
– Я тоже… наблюдал, сэр, – соврал Шарп.
– Никогда ничего подобного не видел! Да еще с лошади! Вы видели, полковник?
– Что такое, Лерой?
– Шарп только что спас жизнь Слингсби. Снял француза одним выстрелом! Черт!
Шарп повесил винтовку на плечо, даже не потрудившись перезарядить. Ему вдруг стало стыдно. Пусть лейтенант выскочка, пусть наглец, но ведь он не сделал ему ничего плохого. Не Слингсби виноват, что его смех, присутствие и сама наружность раздражают кого-то. Шарп вдруг понял, что подвел самого себя, что поступил недостойно и мерзко, и даже незаслуженная похвала Лоуфорда не добавила ему настроения. Он отвернулся. На деревянном столе у палатки костоправа двое держали раненого гренадера, и кровь брызгала во все стороны из-под снующей туда-сюда пилы. Неподалеку раненый и две женщины, все с мушкетами, охраняли горстку пленных французов. Мальчонка играл со штыком. Монахи вели груженных бочонками с водой мулов. По новой дороге маршировал португальский полк, дополненный пятью ротами красномундирной пехоты. Там же, поднимая клубы пыли, скакал всадник с донесением от одного генерала к другому. Игравший со штыком мальчонка выругался, когда лошадь пронеслась слишком близко. Женщины засмеялись. Монахи оставили пару бочонков в тылу Южного Эссекского и двинулись дальше, к португальской бригаде.
Шарп снова повернулся и увидел, что колонна остановилась. Место, куда они шли, заняли британцы, и французы вроде бы готовились растянуться плотной шеренгой, чтобы вступить с противником в перестрелку. Наступление захлебнулось, и никакие барабанщики уже не могли его оживить.
– Сюда бы пару пушек, – сказал Шарп и, повернувшись влево, увидел, что Южный Эссекский, двинувшись на перехват колонны, оставил огромную брешь между собой и коннахтскими рейнджерами и эта брешь быстро заполняется вольтижерами, которые устремились туда с того самого злосчастного, всеми забытого скалистого холмика, куда они отступили раньше.
Налетевший ветер разогнал туман, и Шарп увидел кое-что еще: брешь спешили заполнить не только вольтижеры, но и две маленькие французские колонны. Скрытые туманом, они остались без внимания со стороны британских и португальских артиллеристов и теперь подбирались к вершине хребта. Их «орлы» блестели на солнце, до победы было рукой подать, и на их пути оставались только трава и пустота.
Шарп понял – это катастрофа.
Глава четвертая
Странно, но именно в то утро, когда пушки открыли огонь, от которого в Коимбре задрожали стекла в окнах, посуда и люстры, Феррагус сообщил собравшейся по его требованию прислуге, уже приготовившейся отправиться на юг, к Лиссабону, что никто никуда не едет и все остаются в городе.
Беатрис Феррейра, всегда боявшаяся своего деверя, перекрестилась.
– Но почему? – спросила она.
– Вы это слышите? – Феррагус кивнул в ту сторону, откуда доносились звуки канонады, напоминавшие непрерывные раскаты далекого грома. – Наша армия и англичане сейчас сражаются с французами. Мой брат считает, что врага еще можно остановить. Если он прав, если мы одержим верх, то французы не придут.
– Слава Господу и святым Его, – проговорила Беатрис Феррейра, и слуги согласно закивали.
– А если они все-таки придут? – Вопрос исходил от Сары Фрай.
Феррагус нахмурился. Какая наглость! Впрочем, чего еще ждать от кичливой англичанки, которая не знает, когда можно говорить, а когда лучше помолчать.
– Если они придут, – раздраженно ответил он, – то мы узнаем об этом заранее, потому что наша армия будет отступать через Коимбру. И тогда мы уйдем вместе с ней. Но пока, до получения новостей, остаемся. – Он коротко кивнул, давая понять, что закончил, и слуги один за другим потянулись из комнаты.
Феррагусу не нравилось в доме брата. Слишком много помещений, слишком много вещей, оставшихся от родителей, слишком много роскоши. Его собственная комната располагалась в нижней части города, над борделем, и в ней не было ничего, кроме кровати, стола и стула. Но Феррагус пообещал брату, что присмотрит за домом и семьей, и обещание распространялось не только на день сражения. Если лорд Веллингтон не удержит хребет Буссако, то как он будет защищать лежащий на равнине Лиссабон? Разбитая армия вряд ли сумеет противостоять одержавшим победу французам, так что поражение при Буссако будет означать неизбежное падение Лиссабона. Os ingleses por mar. Брат пытался рассеять его опасения, убеждал, что англичане выстоят, однако в глубине души Феррагус знал – союзники ненадежны и рано или поздно сядут на корабли и вернутся домой. И в таком случае какой смысл встречать победителей в Лиссабоне? Не лучше ли остаться здесь, в своем городе. Не полагаясь на удачу, он уже планировал, как будет выживать в новом мире, в котором вся Португалия окажется под властью Франции.