– Вы окажете мне услугу, проводив меня на холм, – сказал лейтенант и попытался завязать разговор на школьном французском. – Что-то вдруг похолодало, не так ли?
Француз согласился – да, похолодало. Впрочем, он согласился бы и с противоположным утверждением. Капитан дрожал. Он весь перепачкался в крови, но не своей, а чужой, крови тех, кто погиб рядом с ним. Он шел, а повсюду лежали убитые и умирающие, и кто-то просил о помощи, а он ничего не мог для них сделать. Перед его глазами стояли штыки и лица, жаждущие крови.
– Это была буря, – сам не зная почему, сказал он.
– Нет, думаю, жары уже не будет, – ответил лейтенант, неверно истолковав реплику собеседника.
Музыканты 43-го и 52-го собирали раненых, почти исключительно французов, и относили их к мельнице, откуда выживших должны были отвезти на подводах в монастырь, где ожидали костоправы.
– Если завтра будет хорошая погода, – продолжал лейтенант, – мы надеемся сыграть в крикет. Вы, мсье, когда-нибудь видели, как играют в крикет?
– Крикет? – Француз растерянно посмотрел на красномундирника.
– Да, мы собираемся сыграть, если погода или война не помешает.
– Никогда в жизни не видел крикета.
– Когда попадете на небеса – надеюсь, это время наступит нескоро, – вы будете каждый день играть в крикет.
Южнее вдруг послышалась стрельба. Стреляли, похоже, британцы – быстро и четко, но на самом деле то были португальцы, охранявшие хребет справа от пехотной дивизии. Меньшая из французских колонн, вознамерившись подкрепить успех двух других, прошедших через Сулу, свернула от деревни и попала к глубокому, поросшему лесом оврагу. Строй рассыпался, и каждый выбирался поодиночке, а когда все вышли на склон, то увидели перед собой португальцев. Не красномундирников. Колонна имела численное превосходство, и к тому же французы не боялись португальцев, которых били в прошлом. Решив, что впереди легкая победа, они атаковали презренного врага, а противник вдруг встретил их залповым огнем. Как оказалось, португальский механизм смерти работал не хуже британского. Накрытые с трех сторон французы обнаружили, что презренный враг не оставляет им иного выхода, кроме как спасаться отступлением. И последняя колонна с позором бежала, разбитая людьми, сражавшимися за родину, а на хребте не осталось ни одного француза, за исключением убитых, раненых и пленных. В винограде, плача, умирал барабанщик. Ему было одиннадцать, и он получил пулю в легкие. Его отец, сержант, лежал в двадцати шагах от него, и птица выклевывала ему глаза. Теперь, когда пушки умолкли, черные пернатые слетались на пир.
Над холмом курился дымок. Орудия остыли. Люди передавали бутылки с водой.
Французы вернулись в долину.
– К северу от хребта есть дорога, – напомнил Массена адъютант.
Маршал не ответил. Он смотрел на то, что осталось от его атакующих колонн. Разбиты все. Разгромлены.
И враг, скрывшись за хребтом, ждал от него еще одной попытки.
– Помнишь мисс Сэвидж? – спросил Виченте.
Они с Шарпом сидели на краю холма, глядя сверху на разбитых французов.
– Мисс Сэвидж? Кейт? Конечно, я ее помню. Интересно было бы узнать, что с ней сталось.
– Она вышла замуж… за меня, – сообщил Виченте, расплываясь в глуповатой улыбке.
– Боже! – Подумав, Шарп решил, что ответ прозвучал довольно грубо, и добавил: – Ты молодец.
– Я даже сбрил усы. Как ты и советовал. И она согласилась.
– Не понимаю тех, кто носит усы. Целоваться с сапожной щеткой и то приятнее.
– У нас уже ребенок, – продолжал Виченте. – Девочка.
– Быстро ж ты сработал!
– Мы очень счастливы.
– Рад за вас, – сказал Шарп, ничуть не покривив душой.
Кейт Сэвидж убежала из дома, и Шарп с помощью Виченте спас ее в трудный час. С тех пор прошло восемнадцать месяцев, и он часто спрашивал себя, что произошло потом с девушкой-англичанкой, унаследовавшей от отца виноградники.
– Кейт сейчас в Порту, – пояснил Виченте.
– С матерью?
– Нет, она вернулась в Англию вскоре после того, как я отправился в новый полк в Коимбру.
– А почему туда?
– Я там вырос. Мои родители до сих пор живут там. Я учился в тамошнем университете. В общем, Коимбра для меня – родной дом. Но теперь мы будем жить в Порту. После войны.