Выступая 13 марта 1919 года на митинге в Петрограде, Ленин нарисовал самые радужные перспективы большевистского движения на всех континентах. Он не очень заботился о точности и корректности того, что говорил. Вождь утверждал, например, что «рабочие всех стран поняли», что такое советская власть. В условиях «голода» в странах Антанты рабочие на Западе знают, что им «помочь может только рабочая власть». Поэтому, утверждал Ленин, «мы говорим, что победа обеспечена за нами полная, потому что империалисты других стран подогнулись, рабочие уже выходят из состояния угара и обмана. Советская власть уже завоевала себе победу в сознании рабочих всего мира, везде надежды возлагают только на то, что они устроят Советы; надежду видят в том, что возьмут власть в свои руки… Мы еще раз говорим себе и вам с полной уверенностью, что победа обеспечена за нами в мировом масштабе…»{275}.
Люди, пришедшие в Народный дом, где выступал Ленин, зажигались верой быстрого пришествия нового чуда. Слова Ленина прерывались «шумными аплодисментами». Казалось, еще одно усилие, еще натиск – и старый мир рухнет навсегда и везде; тогда ничто не помешает коммунистам на планете организовать справедливую, достойную, обеспеченную жизнь. Так думали те, кто поверил или хотел верить большевикам.
Ленин, не гнушаясь самой примитивной, дешевой демагогией, откликаясь на самые низменные чувства, мобилизуя созданную им партию, смог захватить сознание миллионов россиян. Он смог, как писал философ Федор Августович Степун, организовать «встречу просвещенско-рационалистической идеологии Карла Маркса с темной маетой русской народной души». В этой, как пишет Степун, «совершенно невероятной, совершенно фантастической встрече кроется все значение ленинизма, раскрывается вся глубина и все исступление страшного, вражьего подвига Ленина»{276}.
Ленин фанатично верил в схемы и догмы марксизма. Как отмечал его талантливый критик, лидер эсеровской партии Виктор Чернов, «Ленину было абсолютно отказано в творческом таланте, он был только умелым, ярким и неутомимым проводником в жизнь теорий других мыслителей, обладал настолько узким мышлением, что можно было бы говорить об ограниченности его интеллекта. Однако в этих рамках он был способен на проявление силы и оригинальности»{277}. Поставив цель, Ленин был способен мобилизовать не только свои способности, но и всех своих соратников для ее достижения.
Русский вариант, русская версия марксизма, который справедливо называть ленинизмом, глубоко пустил корни в России в силу не только «исторических обстоятельств», «особенностей самодержавной империи», «неповторимости психологического типа русского человека», но и совершенно исключительных качеств вождя октябрьского переворота.
Возможно, главное из них заключалось в том, что он олицетворял себя со своим делом; большевизм и личная судьба Ленина синтезировались не только в его собственном сознании, но и в общественном мироощущении миллионов.
Приведу еще некоторые рассуждения Ф.А. Степуна из его замечательной книги «Мысли о России». Оригинальный русский мыслитель, в 1922 году навсегда высланный Лениным из отечества, имел возможность несколько раз слушать вождя русской революции, наблюдать его деятельность в России после трагедии Октября. Степун через долгие размышления пришел к выводу, что Лениным «все исходные точки марксизма принимаются на веру». (Десятилетия мы все, советские люди, поступали точно так же.) Далее Степун пишет, что «догматы экономического материализма он утверждает и с сектантским исступлением, и с фельдфебельским искусством».
Разве не такими были и мы? Судьбу ленинизма нельзя понять, если не увидеть в ней судьбу миллионов людей, попавших в духовный плен идеологии, обреченной на знание конечных истин… Можно было только утверждать, «защищать», изучать, реализовывать идеи ленинизма. Но… никогда в них не сомневаться. Даже «развитие», «углубление» отдельных положений ленинизма дозволялось лишь партийному съезду, на худой конец – генеральному секретарю партии.
Но мне, чтобы глубже понять судьбы ленинизма, хотелось бы еще раз вернуться к проницательным наблюдениям Ф.А. Степуна. Для Ленина, вспоминает философ (а воспоминания – это всегда созерцание былого в зеркале нынешнего времени), была свойственна «какая-то начетническая ловкость мысли, производящая временами впечатление не только ловкости мысли, но уже и ловкости рук, какого-то не вполне доброкачественного фокусничества. Со страстною хваткостью изобличает он, например, всех своих противников в оппортунизме; но когда он сам вынуждается к утверждению оппортунистических позиций, он, не задумываясь, определяет свой оппортунизм как диалектику…
276
Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. М.: Искусство, 1994. Т. 1. С. 289.