Питеру ещё не приходилось видеть в таком волнении этого сурового человека. Питер приписал его возбуждение митингу, но Мак-Кормик бросился к нему и взволнованно спросил:
— Вы слышали, что случилось?
— Нет, а что?
— Маленькая Дженни Тодд покончила с собой!
— О боже! — ахнул Питер, невольно отшатнувшись.
— Ада Рут только что сказала мне об этом. Сэди нашла записку, когда вернулась домой. Дженни вздумала утопиться.
— Да что вы! Почему? — в ужасе воскликнул Питер.
— Она очень страдала, здоровье у неё было вконец расшатано. Она просила не разыскивать её тело, не поднимать шумиху — её все равно не найдут.
Как ни был потрясен и ошеломлён Питер, у него невольно вырвался вздох облегчения: малютка Дженни сдержала свое обещание! Питер спасён!
§ 27
Да, Питер был спасён, но на волоске от гибели, и ему предстояло сыграть трудную роль. Надо было вернуться в дом сестёр Тодд, встретиться с обезумевшей от горя Сэди и рыдать вместе с ней и ужасаться вместе с остальными. Он навлёк бы на себя подозрение, если бы не реагировал именно так, и «товарищи» никогда бы этого ему не простили. К его ужасу, Сэди каким-то образом разгадала, что именно толкнуло Дженни на самоубийство. Она загнала Питера в угол и бросила ему в лицо, что он во всём виноват; бедняга Питер отпирался изо всех сил и клялся, что ни в чем не повинен.
И тут ему пришла в голову хитрая мысль. Он понизил как бы от смущения голос и рассказал, что один парень частенько заглядывал к Дженни.
— Дженни просила меня никому не говорить, — Питер немного помолчал, — Дженни призналась мне, что она сторонница свободной любви; она объясняла мне, что такое эта свободная любовь. Я сказал ей, что не верю в это. Вы же знаете, Сэди, что, если Дженни во что-нибудь уверовала, она начинала проводить в жизнь свои убеждения, и я решил не вмешиваться, всё равно толку не будет.
Сэди едва не обезумела, услыхав эти слова. Она метнула на Питера гневный взгляд.
— Клеветник! Дьявол! — крикнула она. — Что это был за человек?
— Его звали Бед, — отвечал Питер. — Так называла его Дженни. А я не вмешивался — разве это мое дело смотреть за ней?
— Как! Вы считаете, что не ваше дело смотреть за невинным ребенком?
— Дженни уверяла меня, что она не ребёнок и прекрасно знает, что делает, — ведь все социалисты так поступают.
Питер добавил, что ведь он у них в доме был гостем и считал неудобным подсматривать за своими хозяевами и следить за их нравственностью. Но Сэди продолжала сомневаться и начала его бранить. Тут он придрался к случаю, разыграл бурное негодование и выбежал из дома.
Питер был уверен, что Сэди никому не станет рассказывать об этой истории, которая бросила тень на её несчастную сестру, да и на неё самое. Быть может, поразмыслив как следует обо всем случившемся, она будет склонна поверить рассказу Питера; может быть, она и сама признает «свободную любовь». Ведь Мак-Гивни уверял, что все социалисты стоят за «свободную любовь», а он их давно изучает. Во всяком случае, Сэди прежде всего подумает о деле Губера, о котором прежде всего подумала маленькая Дженни. На этот счёт Питер был спокоен и решил, что может позволить себе красивый жест: он пошёл к телефону, позвонил Сэди и сказал:
— Имейте в виду, что я никому не скажу об этой истории; если о ней станет кому-нибудь известно, то исключительно от вас.
Но кое-кому из своих друзей Сэди наверняка рассказала. Мисс Неббинз очень холодно встретила Питера, когда он пришёл в следующий раз к адвокату Эндрюсу; Мариам Янкович тоже стала гораздо менее приветливой, и ещё несколько женщин как-то враждебно взглянули на него. Лишь один человек заговорил с ним об этом происшествии — это был Пэт Мак-Кормик, вожак профсоюза Индустриальных рабочих мира. Он сообщил Питеру о самоубийстве маленькой Дженни. Быть может, Питер чем-нибудь выдал себя, выслушав это сообщение, или молодой человек приметил, что Питер и Дженни обменивались влюблёнными взглядами. Питер всегда побаивался этого молчаливого ирландца, который пристально вглядывался в лицо всех присутствующих своими чёрными глазами, словно выпытывал их сокровенные помыслы.
Увы! Самые худшие опасения Питера подтвердились. к<Мак» отвел его в сторону, поднес ему к носу кулак и заявил, что он «грязная сволочь» и что, если бы не дело Губера, он пристукнул бы его без всякого сожаления.