§ 33
В одном из стихотворений Даггана говорилось о бедняге Слиме, который «лакомился снегом», то есть стал жертвой кокаина; не имея, где голову приклонить, этот Слим зимой бродил весь день по улицам Ныо-йорка, а к вечеру заходил в какое-нибудь казённое учреждение и прятался в уборной, где и проводил ночь. Он не решался растянуться на полу, так как его могли бы увидеть и выгнать на улицу, поэтому он всю ночь сидел на стульчаке; чтобы как-нибудь не упасть во время сна, он привязывал себя верёвкой к сиденью.
Ну какой толк от таких рассказов? Питер и слышать ничего не желал о подобных субъектах! Ему хотелось высказать свое презрение к ним, но он, конечно, понимал, что лучше сдержаться. Смеясь, он воскликнул:
— Бог ты мой! Дагган, неужели у вас ничего не найдется повеселее? Неужели вы думаете, что дело социалистов излечивать наркоманов? Во всяком случае, тут уж ни при чем система выколачивания прибылей!
Дагган горько усмехнулся:
— Хотел бы я знать, какие несчастья в наше время не порождаются этой чудовищной системой? Что же, по-вашему, наркотики сами себя продают? На их продаже здорово наживаются. Если бы не так, разве их стали бы продавать кому-нибудь, кроме врачей? Интересно знать, где это вы изучали социализм?
Тогда Питер постарался загладить свою ошибку.
— Да, конечно, я это знаю. Ведь и в тюрьму нас посадили за то, что мы хотим изменить существующий строй. Разве мы не имеем права немного передохнуть, пока находимся здесь?
Поэт сурово посмотрел на Питера и покачал головой.
— Нет! — сказал он. — Разве можно забывать о тех, кто страдает там, на свободе, только потому, что мы не худо устроились в тюрьме?
Остальные засмеялись, но Дагган не намеревался смешить. Он медленно поднялся и, протянув руки, словно принося себя в жертву, торжественно произнёс:
— Пока есть на свете униженные, я с ними душой! Пока есть на свете преступники, я с ними душой! Пока в тюрьмах томятся узники, не свободен и я!
Он сел и закрыл лицо руками, и эти грубые, суровые люди хранили почтительное молчание. Немного погодя Гас, матрос-швед, которому показалось, что Питера слишком сурово отчитали, робко заметил:
— Товарищ Гадж уже два раза сидел в тюрьме. Тогда поэт поднял голову и протянул Питеру руку.
— Да, я это знаю! — сказал он, дружески пожимая ему руку, и добавил: — Я расскажу вам сейчас весёленькую историю.
Как-то раз Даггану пришлось работать в киностудии, где требовались бродяги, нищие и прочие статисты для массовых сцен. Снимали боевик о готовности страны к войне, где хотели показать нападение социалистов и других смутьянов на дворец банкира. Набрав человек двести хулиганов и нищих, отвезли их на грузовиках к загородному дворцу, и там на лужайке режиссер обратился с речью к толпе, объясняя содержание картины.
— Помните, — сказал он, — этот дворец принадлежит злодею, который захватил в свои руки богатства, а ими он всецело обязан вам. Вы обездолены и знаете, что он обобрал вас, и потому ненавидите его. И вот, вы собрались на этой лужайке, чтобы разграбить его дворец, и попадись вам хозяин, вы зверски расправитесь с ним за его преступления.
Так разглагольствовал режиссер, пока Дагган не крикнул:
— Слушай, хозяин! Не стоит учить нас! Это настоящий дворец, а мы отпетая голытьба!
Видимо, арестанты нашли эту историю «весёленькой» и довольно долго смеялись. Но это только усилило ненависть Питера к красным; эта история лишний раз доказала ему, какие сумасброды эти красные и до чего они завистливы. Они бешено ненавидят всякого, кому удалось добиться успеха в жизни только оттого, что ему повезло. Ну уж сами-то они никогда не добьются успеха. Пусть себе ворчат и бранятся, — большинство американских рабочих здраво относится к великим мира сего, которые ворочают делами. Эти рабочие не хотят врываться к ним во дворцы. Они преклоняются перед ними и с радостью принимают их руководство.
Казалось, лесоруб Гендерсон прочёл мысли Питера.