— Боже ты мой! — воскликнул он. — До чего это трудно пробудить в рабочих классовое сознание!
Он сидел на койке, согнув свои широкие плечи, нахмурив густые брови, и думал о том, как бы вызвать возмущение у рабочих всего мира.
Он рассказал, что в их артели за одну зиму погибло семь человек — так тяжела и опасна была эта работа. Хозяин этого лесного участка приобрел его путем мошенничества и всяких низостей; в бараках невообразимая грязь, насекомые, пища отвратительная, заработки нищенские и на каждом шагу оскорбления. Весной туда приехал сын владельца со своей молодой женой — провести медовый месяц.
— Боже мой! — воскликнул Гендерсон. — Если бы вы видели, какую встречу им устроили эти болваны; они чуть не охрипли, выкрикивая приветствия! И знаете, это делалось искренне; они и вправду любили эту парочку молодых бездельников!
Потом заговорил матрос Гас; лицо у него было широкое, добродушное, а когда он улыбался, было видно, что недостает трёх зубов, выбитых железным нагелем.
— У моряков дело обстоит не лучше, — уверял он. — Они никогда не видят своих хозяев и даже не знают, как зовут тех, на кого работают, а всё-таки они без памяти любят свой корабль. Бывает и так, что какое-нибудь старое корыто нарочно посылают в море, чтобы оно потонуло, а владельцы могли поживиться страховой премией, но эти бедняги так привязаны к суденышку, что готовы вместе с ним идти ко дну, и порой спасают свою посудину к великой досаде владельца!
Целые дни напролёт Питеру приходилось выслушивать эти разглагольствования о страданиях бедняков и о преступлениях богачей. Казалось, его в виде наказания заставили целых полмесяца днем и ночью слушать споры социалистов. У каждого из этих парней были совершенно особые представления о том, как должен быть устроен мир и как делать революцию. Жизнь — это бесконечная борьба между имущими и неимущими, и вопрос в том, как превратить неимущих в имущих, назывался «тактикой».
Как только речь заходила о «тактике», начинали сыпать мудрёными техническими терминами, совершенно не понятными простым смертным. Питер нередко засыпал, убаюканный всё тем же припевом: пролетариат, прибавочная стоимость, сверхприбыль, поссибилизм и импоссибилизм, политическое выступление, массовое выступление, его преследовали во сне анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, коммунисты-социалисты и социал-синдикалисты.
§ 34
Общаясь с этими людьми, Питер волей-неволей многому научился и стал уже законченным шпионом. Он прислушивался ко всему, что говорилось; правда, не осмеливался делать записи, но сохранил в памяти немало драгоценных сведений и, когда вышел из тюрьмы, сделал Мак-Гивни довольно обстоятельный доклад о существующих в Американском городе радикальных организациях и сообщил, как каждая из них относится к войне.
Питер убедился, что уловка Мак-Гивни как нельзя лучше удалась. Теперь он стал сразу и мучеников и героем; за ним прочно утвердилась репутация «левого», и если кто-нибудь вздумал бы сказать хоть слово против него, его сразу же резко бы оборвали. Впрочем, никто и не собирался его затрагивать. Враг Питера, Пэт Мак-Кормик уехал из города и вел пропаганду среди рабочих-нефтяников.
Дагган, как видно, почувствовал симпатию к Питеру и познакомил его со своими друзьями. Они ютились в здании старого заброшенного склада, под самой крышей, где, на их счастье, были стеклянные проёмы, поэтому мансарды назывались «студиями»; радикалы всех мастей снимали эти комнатушки и вели самый беспорядочный образ жизни; Питер вскоре узнал, что это называется «богемой». В основном это были молодые люди, среди которых затесалось лишь несколько дряхлых старичков; они ходили в фланелевых рубахах и мягких галстуках или вообще без галстуков, и пальцы их были вечно перепачканы краской. У них самые скромные потребности: как можно больше холста и красок, немного папирос и время от времени маринованный огурчик, кислая капуста и бутылка пива. Целыми днями они просиживают за мольбертом, малюя самые невероятные вещи: розовые небеса и зеленолицых женщин, пурпурную траву и фантастические красочные пятна, которые назывались то «Женщина с банкой горчицы», то «Обнажённая спускается с лестницы», то ещё как-нибудь. Были и такие, как Дагган; они целыми днями сочиняли стихи, стуча на машинке, если удавалось взять её напрокат или выпросить взаймы. Кое-кто пел, а один играл на флейте, да так, что слушатели рвали на себе волосы. Был там и юнец, недавно сбежавший из деревни только потому, что каждое воскресенье вся его семья целый день распевала гимны, немилосердно фальшивя.