Куприн здорово пил, начиная еще с армейских своих лет, когда это было единственным развлечением, затем практически регулярно уходил в запой после каждой большой работы. Завсегдатай «Вены», ресторана петербуржских репортеров и писателей, он и «Поединок» пишет, в общем, в довольно мучительной жажде напиться. Это первая его действительно большая вещь: «Молох» — сравнительно небольшая повесть, а это все-таки масштабное, почти романное произведение. Первая жена Куприна, Елена Карловна, которая держала его в достаточно черном теле, постановила, что пока он не напишет в день определенного числа страниц, он не выйдет из запертой комнаты. И вот Куприн, этот гигант, обладавший бычьей силой… Все вспоминают, что это поздний Куприн был не похож на себя, его ветром шатало. А ранний Куприн, который действительно мог потягаться силой с любым цирковым борцом, в том числе с Заикиным,— этот Куприн кротко, как дитя, высиживал в комнате, писал, под дверь подсовывал очередную порцию страниц, и после этого его выпускали. Так продолжалось полтора месяца, и был написан к сроку, к сдаче в печать «Поединок». Правда, блистательный его финал, рапорт штабс-капитана Дица, где в холодной, сухой стилистике описана гибель Ромашова: «Пуля попала ему в верхнюю часть живота, и он умер мучительно» — это все появилось именно благодаря купринской необузданной жажде выйти наконец из этого дисциплинарного режима. У него придумана была потрясающая последняя глава, долгие размышления Ромашова на поляне, долгий, предшествующий этому поединку страх, и сознание своей обреченности, и дорога… Все это было придумано, но написать все это он уже не сумел, потому что есть предел всякому терпению. Он написал одну финальную вот эту страничку рапорта, выломал дверь и ушел. И думаю, что правильно сделал. Вот так иногда все-таки писатель лучше жены знает, как ему закончить произведение.
Горький был от «Поединка» в восторге. Он сказал, что эта вещь заставит встряхнуться всех офицеров. Но нам, конечно, важно там не вот это чувство социального протеста и не то, чтобы офицеры встряхнулись. Нам важно ощущение дремучей, страшной казарменной тоски, которым эта вещь переполнена. Армия, которая не знает, за что она воюет; армия, которая набрана по рекрутскому набору, а вовсе не потому, что кто-то хочет в ней служить; армия, в которой всё принудительно, всё зазубрено, всё замуштровано,— вот эта армия не боеспособна, не жизнеспособна. И об этом рассказывает нам Куприн.
Что же касается Назанского, который был, наверное, одним из самых обаятельных его героев, это портрет второй части его души, части мечтательной, джеклондонской, несколько, пожалуй, ницшеанский. И в монологах Назанского хорошо по-настоящему только одно: вот это преклонение перед силой жизни, перед слепой всепобеждающей силой жизни. Помните, когда Назанский говорит: «Даже если попаду я под поезд и внутренности мои намотаются на его колеса, я все равно повторю, что жизнь прекрасна». Это, конечно, страшное преувеличение и верить этому нельзя, но ничего не поделаешь. Главная мысль «Поединка» — это мысль о том, что жизнь все-таки прекрасна. Это то, что мы с ней сделали, чудовищно и отвратительно, а фоном этой мрачной повести все равно идут весенние закаты, первая листва, влюбленность. И всё равно всё, что остается у нас на память о Шурочке, помните, когда она в предпоследней главе уходит от Ромашова, это «запах духов и свежего крепкого молодого тела». Куприн понимает, что жизнь беспощадна, но Куприн не может предъявить к ней счёта, потому что по нему, по-толстовски жизнь всегда права. Полно то, что молодо, свежо, сильно, полно всё, что счастливо. И по-настоящему вот эта полнота проживания жизни, тоска по настоящей жизни, она страстно слышна в «Поединке». Может быть, поэтому из всех писателей своей эпохи одного Куприна выделял Толстой. У него была учительская манера ставить отметки под понравившимися ему художественными текстами. Вот он под «Молчанием» Андреева поставил пятерку. Он Куприну ставил пятерки беспрерывно, ему только «Яма» не понравилась, потому что действительно дрябловато написана первая часть, а до второй он не дожил. Но вот Куприн ужасно нравился Толстому этой силой переживания, этой стихийной радостной силой жизни. И «Поединок» вызвал у него, с одной стороны, ужас, потому что такую армию он не помнил, он служил в мотивированной армии, в совершенно другой, а с другой стороны, восторг тем, как это все-таки крепко и здорово написано. Я думаю, большая ошибка Куприна, что он всю жизнь боялся приехать к Толстому. Мне кажется, что их разговор мог бы быть чрезвычайно увлекательным.