Потому?то, наверное, так быстро и рухнула советская власть. Она переродилась, а ее предали перерожденцы — класс номенклатуры. А какой срок отмерен нынешнему режиму?
4.20 Май–июль 1995: Переконфигурация
Первую половину 1995 года мы жили, готовясь к переконфигурации ОК «Мир». Это было необходимо, чтобы обеспечить стыковку со Спейс Шаттлом. Без этой перестройки американскому Орбитеру было невозможно причалить к российскому «Миру». Я понимал, что космическая перестройка будет трудной, почти такой же сложной, как на Земле. Однако в очередной раз реальная жизнь оказалась непредсказуемой, не такой, как представлялось. Трудности превзошли все ожидания. Но, в отличие от нашей многострадальной страны, орбитальная перестройка, в конце концов, имела успех, она состоялась.
Дорога к этому успеху оказалась трудной, события конца весны — начала лета 1995 стоят того, чтобы их описать подробно.
Самый важный этап медленно, но неумолимо приближался. Начало работ там, на орбите, сначала намечали на конец апреля. Однако и этого не получилось. Сработала какая?то сверхсильная инерция, похоже, пришедшая откуда?то из нашего советского прошлого, — в те времена почти никогда не проводили большие и важные работы в первую декаду мая, между Первым мая и Днем Победы. Несмотря на массовое уныние и пессимизм в народе, приверженность к этому особому периоду нашего славного прошлого осталась. Как всегда, каждый отмечал праздники (в том году 50–летие Победы) по–своему, а все вместе — тоже.
На орбите возникли свои проблемы, в дополнение к техническим добавились человеческие, медицинские. Еще в начале апреля, занимаясь очередным ремонтом, Г. Стрекалов, залезая за обшивку станции, уколол руку контровочной проволокой. Этот, казалось бы, мелкий инцидент чуть не обернулся настоящей катастрофой и лишний раз продемонстрировал, насколько хрупкой была вся наша программа, как она зависела от случайностей, от видимых и непредвиденных опасностей.
У Стрекалова уколотую руку разнесло: началось кожное и внутреннее воспаление. Мне вспомнилось жаркое лето 1974 года и моя распухшая нога, зараженная инфекцией из того, непривычного техасского окружения. Сначала мне сказали тогда, что произошел рецидив кожного заболевания, и я еще пошутил, вспомнив притчу о враче–дерматологе, который так объяснял причину выбора своей специализации: пациенты–кожники не вызывают врача по ночам, почти никогда не умирают и никогда полностью не выздоравливают.
На этот раз все оборачивалось гораздо серьезнее. Вскоре всем стало совсем не до шуток: с такой рукой нечего было думать не только о работе в открытом космосе, в скафандре, — впору было прерывать экспедицию и спускаться на Землю. Даже если бы экипаж сохранил способность летать, поддерживая сносное состояние внутри станции, это полностью нарушало основную программу. Только внекорабельная деятельность (ВКД) позволяла выполнить запланированную стыковку. Требовалось осуществить несколько интенсивных выходов в открытый космос двух российских членов экипажа, чтобы выполнить тяжелую, беспрецедентную по сложности и объему работу. В этой части третий американский член экипажа мало чем мог помочь.
Хотя, нет, он помог — правда, с другой, неожиданной стороны.
Американские космические медики снабдили Н. Тагарда добротным запасом лекарств, включив в него эффективные антибиотики. Г. Стрекалов съел из его и своей аптечки все, что можно, все, что, казалось, могло помочь. Земля, бывшая Страна Советов, помогала, чем могла, давала советы и рекомендации.
Благодаря общим усилиям ко Дню Победы советские космонавты, включая ветерана, родившегося в канун Войны, были в строю, готовые выполнить задачу, как бы сказали раньше: «готовы выполнить любое задание партии и правительства».
В конце апреля Семёнов подписал приказ, который обязывал всех руководителей взять под личный контроль выполнение графика работ:
1) по четырем ВКД по переносу солнечной батареи МСБ с «Кристалла» на «Квант»;
2) по стыковке нового модуля «Спектр»;
3) по четырем перестыковкам модулей «Кристалл» и «Спектр»;
4) по стыковке и совместному полету Спейс Шаттла STS-71 со станцией;
5) по видеосъемке «Мира» и Орбитера при их расстыковке.
Приказ обязывал «длительные командировки и отпуска указанных специалистов в период работ на станции «Мир» отменить».
Меня устраивал такой график работ. Стало ясно, что межпраздничный период по старой традиции выдался почти «мертвым», поэтому я договорился с руководством о том, чтобы использовать оставшиеся от предыдущего отпуска дни и окончательно решил слетать в Америку, чтобы получить почетный диплом действительного члена (Fellow) американского AIAA (Института аэронавтики и астронавтики). Я оказался первым русским, удостоенным такого высокого звания.
Вернувшись в Москву и проведя День Победы дома, наблюдая по телевизору парад каких?то очень постаревших ветеранов, вымученно маршировавших с равнением, как всегда, направо. Я — тоже ветеран космоса — был готов, чем мог, помочь другому ветерану–космонавту и его молодому коллеге сделать все, чтобы как надо собрать на орбите ту единственную конфигурацию, которая обеспечивала стыковку «Атлантиса» к ОК «Мир».
Такова была главная задача в этот период. Она состояла из складывания и переноса наших многоразовых МСБ, из нескольких стыковок и перестыковок, включая стыковку нового модуля «Спектр», с установленной на нем модернизированной системой перестыковки — АСПр. Модуль, уже практически готовый к пуску, стоял на Байконуре, с ним проводились заключительные операции. Пока я получал поздравления в Вашингтоне и Принстоне, на космодроме состоялось заседание техруководства по готовности к заправке. Не найдя меня, туда послали В. Живоглотова, а мне на всякий случай выписали командировочное удостоверение с 11 мая. Отлет несколько раз переносился, а 13 мая стало известно, что Ю. Семёнов, всегда лично корректировавший списки отлетавших с ним на полигон, на этот раз исключил большинство системщиков. Это было правильное решение, ситуация складывалась необычно сложная, и тут уже было не до предстартового ритуала, каким бы важным он ни казался. Уж мне?то остаться в Москве и работать в ЦУПе было гораздо важнее.
Первый выход состоялся 17 мая, рано утром. Началась майская эпопея белых и серых, светлых и почти светлых ночей и дней.
За бортом станции космонавты работали, пожалуй, слишком медленно, но уверенно. Работа пополам с затяжными переходами продвигалась «от восхода до заката», на свету — около 50 минут, затем на 40 минут наступала орбитальная ночь и делать там, наверху, было практически нечего. Приходилось все время помнить о безопасности, не дай Бог потерять страховочный фал. Связь между «Миром» и ЦУПом поддерживалась в течение еще более коротких промежутков, прерываясь от зоны до зоны. Спутниковая система через нашу ОНА (остронаправленная антенна) тоже работала от случая к случаю. То приходилось экономить электроэнергию, то управление ориентацией станцией давало сбои, то мешало вообще неизвестно что.
Как и рассчитывали, очень помогала грузовая стрела, вдоль которой перемещались космонавты, почти как в лесу по лежневой, бревенчатой дороге. Этот маршрут не раз опробовали предыдущие экипажи. Наконец, пришла пора использовать стрелу по прямому назначению, ведь мы сконструировали ее как раз для того, чтобы перенести солнечные батареи — МСБ. Когда стрелу запустили в космос, ее стали назвать космическим краном, и время для этого крана, наконец, пришло.
Однако путь к этой конечной операции был еще очень длинный, в прямом и в переносном смысле: сначала требовалось сложить 15–метровую МСБ, сделать ее транспортабельной. Конструкцию и эту операцию задумали, замыслили и отработали на Земле 5 лет назад вместе со всеми механизмами, электрическими разъемами и такелажными приспособлениями. Все эти элементы находились в открытом космосе уже в течение 5 лет, до сих пор ни у нас, да и ни у кого другого в мире не было подобного опыта. У нас, русских, и у А. Загребельного, прибывшего к нам из Киева, оставались сомнения, а как она там, незащищенная, поведет себя после такого хранения.