Что хорошо умел делать Калашников, так это использовать общественные организации: профсоюзную, комсомольскую, а лучше всего — партийную. При нем партбюро и партийные собрания, на которых рассматривались все самые актуальные вопросы, превратились в эффективный орган управления и контроля всей деятельности отдела. Большинство руководителей всех рангов были членами партии, пропущенными через партком. Беспартийных руководителей было совсем не много. Перед очередным партсобранием Вильницкий обзывал Розенберга беспартийной сволочью: нам тут еще сидеть часа 2—3, а он пошел гулять. Олег Михайлович на «дружескую критику» не обижался.
В брежневские времена эта система гипертрофировалась, нередко приобретая уродливые формы: партийная и общественная работа часто становилась самоцелью, на ней научились делать карьеру, она была самым быстрым путем наверх.
Помощником партии — школой для молодежи и кузницей партийных кадров — был комсомол, через который мне тоже пришлось пройти. Калашников подталкивал меня к этому: хочешь быть начальником, хочешь научиться руководить, начинай с комсомольского бюро. У меня не очень получалось, но опыта руководить людьми прибавилось. Чтобы решать важные технические задачи, нужны большие команды людей, а ими надо управлять. При любой социальной системе организация работы трудовых команд — одна из фундаментальных проблем. Материальные стимулы, какими бы сильными они ни были, не способны решить все проблемы человеческих коллективов. В этом мне пришлось убедиться, когда началось сотрудничество с американцами над проектом «Союз» — «Аполлон», особенно в 90–е годы. Тогда мы с удивлением обнаружили у американцев некоторые наши социалистические лозунги, которые напоминали нам молодые годы.
В РКТ, как в авиации и в других отраслях высоких технологий, действовала система руководства, созданная по принципу ярко выраженного централизма. После главных и генеральных конструкторов вниз по иерархической лестнице шли технические руководители, ответственные за свои участки работы и подчиненные им коллективы. Система опиралась и на вторичные общественные структуры, прежде всего партийную организацию. «Партия — вдохновитель и организатор наших побед!» — этот известный коммунистический лозунг, выкованный Лениным и укрепленный Сталиным, работал до тех пор, пока практическими делами руководили профессионалы, новые направления возглавляли творческие личности, а моральный уровень общества оставался достаточно высоким. Успех во многих научных областях, беспрецедентные достижения в РКТ были следствием и подтверждением эффективности такой системы. Однако, как известно, успех одних вызывает зависть других; зависть власть имущих страшнее всего.
Все наши достижения приписывались прежде всего партии. Этим не могли не воспользоваться партийные руководители, функционеры. Ими очень часто становились люди, которые не могли или не хотели делать инженерную карьеру. Мы сами избирали в парткомы и партбюро слабых инженеров. Пока позволяли моральные устои общества, система работала. Но начиная с середины 60–х, особенно с приходом к руководству страны Брежнева, обстановка изменилась. Всю войну будущий новый лидер Советского Союза прокомиссарил, получив звание генерала сразу после Победы. Военные летчики так определяли роль комиссара:"Командир говорит — делай, как я, а комиссар — делай, как я говорю".
После войны, тонко подметив зарождающуюся тенденцию, Брежнев открыл для себя путь наверх, выведя отсталую Молдавию в передовые республики. Именно тогда он, вместе со своим сподвижником К. У. Черненко, положил начало сложной системе рапортов, включая приписки. За двадцатилетнее правление характерной чертой их деятельности стала опора на партократию, показуху, протекционизм, постепенно заменившие профессионализм и деловитость руководства.
Как стало ясно много лет спустя, Брежнев был далеко не худшим в ряду руководителей нашей многострадальной страны в XX веке: будучи комиссаром, он все же понюхал настоящего пороху.
В той нашей жизни все большее значение приобретали умело составленные соцобязательства и отчеты, правильно сформулированные показатели. Влияние и вес партийных руководителей и функционеров возрастали. Это называлось усилением роли партии. В малые и большие парткомы предприятий полезли откровенные карьеристы. И самое плохое — главных конструкторов стали тоже выращивать партийно–вегетативным способом. С годами этот процесс получил большой размах.
Такой была другая сторона теории и практики нашей трудовой деятельности в стране Советов.
Конец 50–х — начало 60–х оказались поворотными в моей жизни и в личном плане. В 1959 году я женился. Моя жена, Светлана Ильинична Сыромятникова (Чумакова), тоже окончила МВТУ, но на три года позже меня. Несмотря на то что мы учились на одном факультете, наше знакомство произошло летом на побережье Черного моря. Уже осенью, в одну из первых встреч я рассказал симпатичной девушке не совсем уместный анекдот о популярных тогда киногероях: Тарзане, Джейн и обезьяне Чите, которых фантазия местных остряков заслала в Москву. Тарзан, как подобало, стал чемпионом по плаванию в Институте физкультуры, Джейн — самой популярной девушкой Института кинематографии, а Читу признали… первой красавицей МВТУ. Может быть, поэтому мы поженились только спустя четыре года, зато наш сын Антон родился через год после свадьбы. Здесь и дальше у нас преобладал конструктивный подход.
В начале нашей семейной жизни мы пережили множество трудностей, связанных главным образом с отсутствием собственного жилья. К счастью, в то время развернулось бурное строительство, инициированное Хрущевым. Тем не менее в однокомнатную квартиру в Заморинском переулке у проспекта Мира мы въехали, когда Антону исполнилось почти два года. О том, как мы получили эту квартиру, можно написать отдельный рассказ, в который вошли бы все прелести и гнусности нашей тогдашней жизни: просьбы и ультиматумы, звонки и помощь общественных организаций, в том числе профсоюза — школы коммунизма, настоящие и фиктивные обмены, доставание десятилетней прописки в Москве, бесконечные встречи и комиссии.
История со счастливым концом заложила крепкую основу, и хотя решать жилищные проблемы нам предстояло еще в течение доброго десятка лет, все строилось на этом начальном фундаменте.
Так же, как ячейкой общества является семья, ячейками КБ стали лаборатории и сектора, объединенные в отделы. Они были для нас еще одной семьей, со своим хозяйством и методами работ, со своими традициями и укладом. На основе этой базы создавалась космическая техника.
Создание систем для космических аппаратов также постепенно сложилось в определенную последовательность действий: от первичных идей или, как сейчас говорят, концепций, через детальное конструирование, организацию производства, испытания и отработку на всех этапах и уровнях до подготовки и полета в космос и управления полетами. Зачастую, чтобы создать такую систему, требовалось организовать свою кооперацию, еще одну вторичную, не общественную, а техническую структуру: заказать разработку компонентов на других предприятиях–смежниках, разбросанных по всей стране. Так образовалась настоящая инфраструктура РКТ, на которой базировалась наша ракетно–космическая отрасль. Много лет спустя, готовя упомянутый курс лекций о методах проектирования, я старался обобщить опыт, который начал закладываться тогда, в 60–е годы.
Мы — будущие «малые» главные конструкторы — в головных КБ работали в специфических условиях, нам часто не хватало самостоятельности и возможностей для более эффективной организации своего дела, а когда доходило до поощрений и наград, нас часто забывали.
Позднее пилотируемые полеты свели нас с космонавтами, в подготовке которых мы активно участвовали, параллельно создавая для них тренажерную базу. После успешных полетов в космос мы чувствовали причастность к подвигам героев в прямом и переносном смысле. В космонавтике при неудачах и авариях мы не только переживали вместе со всеми, а работали в гуще аварийных комиссий, доискиваясь до настоящих причин, до самых истоков, а затем исправляли, совершенствовали свои конструкции и системы и совершенствовались сами.