Паспортный контроль, получение багажа, таможня… Офицер с погонами подполковника предложил нам открыть ручную кладь. В портфеле лежали газеты с фотографиями и статьями о посадке «Аполло–на-11» на Луну. Публикации привозить из?за границы не полагалось. На вежливый вопрос: «Зачем вам эти газеты?» — я ответил, почему они мне дороги. «Ну что же, возьмите нужные страницы, остальное оставьте», — сказал офицер и к нашему удивлению не стал осматривать чемоданы, где лежал журнал «Girl Illustrated» («Девушки в иллюстрациях»), предназначавшийся нашим молодым парням в качестве специального сувенира «оттуда».
Только через два дня, когда вернулись настоящие ученые, мы узнали причину усиленного таможенного шмона. В день нашего отлета из Лондона средства массовой информации объявили о том, что известный советский писатель Анатолий Кузнецов, автор нашумевшего в 60–е годы романа «Бабий Яр» о массовых расстрелах евреев немецкими фашистами в Киеве, остался в Англии, попросив политического убежища. Наши академические возвращенцы рассказывали подробности, которые они узнали из английских газет. Для советских средств ограниченной массовой информации эта новость была куда сенсационнее, чем высадка человека на Луну.
Ровно через год, в июле 1970 года, я, уже умудренный заграничным опытом и продвинутый в английском языке, в составе небольшой делегации советских ученых, вместе с Д. Охоцимским и А. Платоновым вылетел в Новый Свет. И вот она — Америка, Нью–Йорк, город «желтого дьявола», как нам внушали с самого детства, город глубочайших контрастов, как это я постепенно понял, попав туда первый, потом второй и еще много–много раз. Другой, не наш, мир с такими же и в то же время другими людьми, другими интересами и взглядами. Мы тоже были другими, из другого мира. Нас не испортил «желтый дьявол», денег у нас практически не было. Нас отлучили и от Бога, и от этого дьявола. Нам навязали иную догму, лишив выбора. В конце концов это сделало нас какими?то полулюдьми. С одной стороны, мы были ничем не хуже жителей из Нового и Старого Света, чем?то лучше, наверно — образованнее и духовно богаче. С другой — нам запрещалось очень многое, прежде всего, — покупать и читать книги, в которых писалось по–другому, не по–нашему. К тому же денег на них все равно не оставалось: 11 долларов 40 центов в день на все: на еду, на метро, на заграничные подарки для родных и друзей. По официальному советскому курсу за доллар тогда давали 70 копеек. «И что мне с ними делать — сказал нам один нью–йоркский торгаш, — в очереди у вас стоять?»
Политика — это концентрированная экономика, учила нас марксистско–ленинская философия. По–настоящему мы убедились в этом, только попав в мир другой политики и другой экономики. Мы прозревали, осознавая свое место у себя в стране и отношение к нам Запада, не сразу, постепенно. Даже попав в зрелом возрасте в самое «логово капитализма», мы не могли резко измениться. Трудно было изменить нашу социалистическую природу, которую мы всосали с молоком матери. Через 17 лет моя дочь Катерина, зачатая сразу после возвращения из Америки, попала в эту страну, еще не окончив среднюю школу. Это была поездка под лозунгом «Дети — посланцы мира!», организованная академиком Е. П. Велиховым, можно сказать, на высшем научно–техническом уровне. «Дети мира» под руководством жены академика объехали всю страну с востока на запад и участвовали в целом ряде мероприятий. Организаторы даже устроили телемост с Москвой. В конце диалога, на который пригласили родителей, моя Катерина, обратившись к жене, вдруг стала говорить: «Мама, я должна тебе сказать, что здесь очень хорошо». Светлана пыталась сдержать порыв дочери: «Ты все расскажешь, когда вернешься». «Нет, мама, я должна сказать тебе это сейчас, потому что ты даже не представляешь, как здесь хорошо». Еще несколько лет спустя, поступив на истфак МГУ и проведя девять месяцев в Принстоне, дочь почему?то изменила свое мнение: «Да, там хорошо, но я хочу жить в России: там скучно, там все есть». Что она скажет еще через несколько лет? Я бы не хотел, чтобы она часто меняла свое мнение. Однако это порой мало зависит от нас, родителей.
Председатель симпозиума по аэрокосмическим механизмам доктор Джордж Херцл обошелся с нами сурово. Почему?то он смотрел на нас как на лазутчиков, заброшенных к нему в тыл, чтобы разведать все американские космические секреты. Естественно, мы приехали поучиться, зачерпнуть в пригоршни что?то новое, прикоснуться к американской космической технике, которая уже обошла нас, сделав гигантский скачок вперед и достигнув недостигаемых вершин — высадив человека на Луну. С другой стороны, мы выполнили основное требование организаторов симпозиума. Как стало понятно самому Херцлу, в моем докладе излагались основы нового направления в создании космических механизмов, детально рассказывалось об использовании электромеханического демпфирования, о системах, которые к этому времени успешно слетали в космос на корабле «Союз» и имели перспективу дальнейшего развития. Несмотря ни на что, Херцл остался недовольным: в докладе отсутствовали конструктивные детали. После моей презентации организаторы устроили своеобразное шоу. Продемонстрировав слайд с кораблем «Союз», сфотографированным на какой?то выставке, Херцл стал задавать мне вопросы. Не получив точного ответа на вопрос, где установлен солнечный датчик, доктор прокомментировал это как мою некомпетентность в космической технике. Вот, мол, каких специалистов направляют нам Советы. В трудах симпозиума эта дискуссия была представлена в совсем уж искаженном свете.
Симпозиум проводился в НАСАвском Центре Годдарда, где разрабатывались беспилотные космические проекты. Кроме того, это был один из центров глобальной космической связи, в том числе для пилотируемых программ, в качестве запасного ЦУПа. Нам это очень ярко продемонстрировали во время экскурсии по Центру, быстро связавшись сначала с Хьюстоном, а потом с Сиднеем и Мадридом, Мы также увидели не только офисы ученых и инженеров, но и действующие лаборатории.
На симпозиуме конструктор фирмы «Норт Америкен Рокуэлл» («North American Rockwell Corporation») Джордж Кэмпбел представил доклад о стыковочном механизме корабля «Аполлон». Мы познакомились. Было интересно встретить коллегу, одного из немногих в мире работавших в этой же области. К сожалению, нам не пришлось сотрудничать. Позднее, когда началась работа над проектом «Союз–Аполлон», это были уже новые люди.
Остальные доклады тоже оказались интересными. С ними мне пришлось познакомиться глубже тогда, когда я взялся перевести их на русский язык. Это была хорошая школа во всех отношениях.
В программу нашей поездки входило посещение Массачусетского технологического института в Бостоне, где у Охоцимского была договоренность с одним из его коллег. Проблема заключалась в том, что наша виза истекала на два дня раньше. После обсуждения этих планов с Херцлом еще в Вашингтоне коллега из МТИ стал отвечать на наши звонки уклончиво, а потом телефон вообще замолчал. На наш вопрос Херцлу, знает ли он что?нибудь о ситуации в Бостоне, тот ответил очень образно, показав, как нас просят покинуть страну: не то чтобы изобразил пинок в зад, а так — жестом двумя руками, но на том же уровне. Правда нам удалось договориться о продлении визы без права выезда из Нью–Йорка. У нас фактически не было другого выхода: «Аэрофлот» летал в Америку только два раза в неделю, а наши «рублевые» билеты на других авиалиниях не котировались.
В результате негостеприимство нашего хозяина позволило нам еще три дня пробыть в городе великих контрастов, обойти многие достопримечательности Манхеттена, посетить его магазины и «шопы». Тогда я впервые попал в специальный торговый район «даунтауна» на улице под названием Орчард, которая почему?то называлась у нас «Яшкин–стрит». В советском представительстве при ООН, где мы прожили эти дни за очень умеренную плату, нам объяснили, что у Яшки–еврея отоваривались все народные демократы, включая приезжавших министров и космонавтов.
Улетая из Нью–Йорка, я еще не знал, что меньше чем через год этот главный американский город, что лежал на полпути между Москвой и Хьюстоном, на несколько лет станет нашим перевалочным пунктом. Почти каждый наш маршрут туда и обратно (в общей сложности более десятка раз за пять лет работы над проектом «Союз» — «Аполлон») лежал через Нью–Йорк, с остановкой в «ооновском» представительстве, с прогулками по Манхеттену, со всем его своеобразием, почти недоступном для нас, космических пришельцев из другого мира.