Сила, которую он пытается направить сквозь её тело, острая, колкая Тьма, способная убивать на расстоянии, не умеет лечить. Она не может срастить лопнувшие сосуды, не заставит Рэй очнуться. Она бесполезна, и Рен, чертыхаясь, взваливает ее тело себе на плечо, несет в мед-отсек, почти бежит, расшвыривая попадающихся навстречу людей.
— Что с ней? — он смотрит, как тонкие полосы лазеров бегут по ее телу — она давно уже не ребенок, эти три года для нее, что половина жизни для него самого, — но не может отделаться от мысли, что совсем скоро увидит его выпотрошенным. Пустым.
— На самом деле ничего, — у дроидов нет чувств, и каждая фраза кажется еще более фальшивой. — Тело клона достигло своего развития. И теперь оно будет саморазрушаться.
— Это можно остановить?
— Нет, — металлическая голова качается из стороны в сторону. — Оно было запрограммировано на это. С самого начала. В более длительном сроке никогда не было смысла, проще вырастить новое тело.
Новое. Действительно, куда проще.
Кайло смотрит на Рэй, она наконец затихла. Уложенная под стеклянный барьер словно труп, испещренная красными полосами, лениво ползущими по груди.
Когда он убил свою мать, Лею, то плакал. О, Кайло рыдал. Он оплакивал не её, себя, время, которое больше никогда не вернется назад. Оплакивал то, что ушло вместе с ее смертью — рваные воспоминания о детстве, обломки счастья напополам с ненавистью.
А сейчас у него нет слез.
Зачем он оставил её себе? Потому что стало скучно, без личных врагов, без ненависти к кому-то особенному, будь то отец, мать или Сноук, потому что ему стало интересно?
Какой может стать часть его, лучшая, не озлобленная, не потерянная?
— Исправьте её. Сделайте все, что сможете.
Он не хочет смотреть на это.
Она всё еще его личный призрак, следующий по пятам, но сегодня Рэй нигде нет, в этот раз она играет с ним в прятки.
И возвращается к Кайло уже ночью. Её лицо — в низком, желтом свете светильников оно до безумия напоминает лицо его бабки, Падме Амидалы, что не удивительно, одна кровь, — кажется совсем чуточку виноватым. Будто она нарочно упала в обморок посреди тренировки.
— Они мне рассказали, — по её голосу не понять, что она чувствует. Слишком он ровный, почти безразличный.
— Рэй...
— Всё нормально. Сначала я подумала, что об этом лучше забыть, никак не думать. Но потом поняла, что не хочу, — она садится рядом, на самый край кровати. — Это было бы жестоко. Времени и так не хватит, да?
— Не на всё.
— А на это? — она тянется к нему, и плечи её слегка вздрагивают. Не как раньше, понимает Рен. Просто кто-то из них двоих еще не разучился плакать.
И он не может отказать ей. Не может даже объяснить, что секс, обычный человеческий секс, больше ничего не значит для него, его тело считай что мертво, оно не чувствует ее прикосновений.
Просто молчит, позволяя ей кричать за двоих.
Он перестает считать дни, когда ей хорошо и когда становится плохо.
Рэй вообще не умеет жаловаться, не привыкла, и она просто встает обратно. Поднимается на ноги после очередного пропущенного удара, стирает с подбородка кровь и возвращается на позицию. Ноги слегка согнуты, плечи в развороте, тренировочный шест вытянут вместе с корпусом.
— Тебе стоит иногда отдыхать, — замечает Кайло, вид её окровавленного лица больше не пугает его, наоборот. В нем есть что-то притягивающее.
Так срастается рассеченная кожа, понимает он, так сходятся волны, разрезанные ветром. Так разглаживается потревоженный песок. И именно так его влечет к ней. В этой жажде нет ничего плотского, слабого, он просто хочет вернуть себе свою же часть.
Рэй всё равно что его рука, та самая, что была отсечена до плеча, Рэй всё равно что хребет, позвонок к позвонку, и Кайло нужно коснуться её. Прижать, позволить слиться в нечто цельное, если надо, затолкать себе под кожу и подождать, пока прирастет обратно.
— Иди сюда, — он подзывает её кивком. — Дай мне, — он вытирает засохшую кровь с подбородка рукавом, — я помогу.
— Ты не жалеешь, что больше не чувствуешь боли? Ничего вообще, — Рэй стоит покорно, морщится, когда он проходится по царапине — она совсем не хочет заживать, одна небольшая ранка, потому что организм уже не поспевает. Но пока еще держится.
— Почти никогда. А что? — когда с подбородком покончено, Рен всё еще остается рядом. Разорвать контакт сейчас всё равно что отрезать себе ноги и попытаться уползти. Возможно получится, но нужно ли?
— Если чувствуешь одно, то и другое тоже... — начинает она нерешительно.
— Нет, так это не работает, — ему стоит сказать ей, что боль никогда не будет иметь ничего общего с тем, что они такое. Боль — простое, понятное чувство. В отличие от засевшей глубоко в подкорке жажды забрать, поглотить. — Оставь, — он отбирает у неё тренировочный шест и бросает на пол. — Тебе он не понадобится.
Для того, что он собирается сделать, им не нужно ничего, кроме них самих.
— Кайло...
Вместо ответа он позволяет ей коснуться его лица. Оно — испещренный морщинами и старыми шрамами кусок живой плоти — единственное, что осталось от маленького Бена Соло до того, как он убил своего отца.
Он снимает с Рэй одежду, и её тело, худое и острое, золотистое, кажется еще более хрупким. По ребрам расползлись цепочки выцветших синяков, царапины и ушибы, вот уж кто совсем не бережет себя.
Рэй вздрагивает, когда он касается её — против жара человеческого тела холод металлических рук кажется почти нестерпимым — но затем привыкает. И сама тянется навстречу его прикосновениям.
Ты часть меня, думает Кайло. Плоть от моей плоти, по тебе, и он ловит под губами тонкую жилку на шее, стремится моя кровь. Твои кости, перехватывает он запястья Рэй, обездвиживая ее, однажды срастутся с моими.
И ты, он усаживает её верхом, позволяя оседлать себя, совсем скоро вернешься ко мне.
Наступает момент, и он становится ею, теперь он чувствует всё, так ярко, будто с него слетела вся металлическая скорлупа, оставив только плоть, будто он снова стал ребенком, который не чувствует Тьмы.
А она становится им, и боль распадающегося тела, тупая, бесконечная боль, уходит.
Что там говорится про пять? Волшебное число, но не для Рэй.
Рэй оно не принесло ничего хорошего, хотя сегодня Кайло не уверен, что завтра наступит хотя бы для одного из них.
За здоровенными иллюминаторами разгораются звезды, разваливаясь на куски. Вспыхивают на мгновение, а затем отдаются в зубах, в кости протяжным нытьем, от которого не избавиться. И медленно гаснут.
Сейчас они с Рэй в безопасности. Но далеко внизу, на поверхности безымянной планеты этого не будет. Там война, последняя его битва за власть.
Там Люк Скайуокер, единственный выживший из их рода. Он потерял всё и пойдет до конца.
— Я пойду с тобой, — говорит Рэй. Она не просит взять её с собой, нет, просто ставит в известность как обычно, и хотя Кайло и самому не хочется с ней расставаться, сегодня он был бы рад переубедить её.
— Там опасно, Рэй.
— Я знаю, — её глаза, все в красных прожилках, кровавых пятнышках на ореховой радужке, смотрят по-прежнему бесстрашно. Опасно? Для нее опасно просто жить, дышать. — И всё равно пойду.
— Но зачем, ты ведь скоро умрешь? — он проводит пальцем по её щеке, и именно сейчас совсем некстати сожалеет о том, что уже не может ничего почувствовать. Её кожа, мягкая, золотистая под низким светом Старкиллера, на ощупь словно бумага, или камень, или стекло. Все эти ощущения, воспоминания ощущений мельтешат в голове, так и не сложившись в какую-то определенную картинку.
— Да, — о, она знает. Это знание в ней с самого начала, не с первого вздоха и стука выращенного сердца, оно сидело ещё раньше.
Когда Рэй была частью Кайло, куском его мяса, кровью и костью. Уже тогда она знала, что однажды умрет. Что ж, ей повезло, она хотя бы увидела своего создателя. У неё есть бог, которому можно молиться.
Она стоит рядом, разглядывая разодранные звезды, и на спокойном лице, в самых уголках губ тень улыбки.
— И это всё еще лучшее, что когда-либо происходило со мной.