— Я просто хочу ее контролировать. Вот и все. Я не буду... не буду становиться на одну из сторон, я обещаю.
Может, это убеждает его? Или ее глаза — Рэй боится даже моргнуть, потому что будет сложно сдержать слезы.
— Хорошо, — наконец сдается Люк Скайуокер. — Иди сюда.
Она устраивается рядом, на узкой для двоих постели, сворачивается в клубок и наконец засыпает. Пока он рядом, Рэй даже сквозь сон чувствует чужое тепло, можно больше не бояться снов, в которых все умирает.
В эту ночь она находит учителя.
Удерживать Силу в себе все равно что нести воду в ладонях. Совсем чуть-чуть еще можно, но когда Силы становится много, Рэй попросту захлебывается воздухом.
Разрушенное здание ей жаль куда больше, чем собственное тело, ноющее и стонущее от боли, чем рот, весь соленый от крови, которая не желает останавливаться. Чем руки, дрожащие, непослушные.
Люку приходится поить и кормить ее с ложки, и это ужасное ощущение. Рэй стыдно, и она не поднимает глаз, глотая горячий суп, давится им, кашляет, но старается прикончить эту тарелку как можно быстрее.
Она ненавидит быть обузой, потому что прекрасно знает, какова цена ее обучения.
— Я хочу помочь, — порывается она встать, когда Люк собирает тарелки и относит их на кухоньку — теперь им придется жить в небольшом сарайчике, пока не восстановят дом. Пока не восстановит Люк, что до Рэй, она умеет только разрушать.
— Не стоит. Посиди. Это пройдет. Когда ты перестанешь сопротивляться.
— Сопротивляться чему?
— Тьме, Рэй. Тьме.
Эту часть ее, половину, он ненавидит. Не сам конечно, но она чувствует глубинный, неподдельный страх, он тянется за Люком невидимым следом.
И все же он дает ей право учиться и этой части тоже.
И Рэй приносит ему мертвых животных — их мясо пойдет на еду, их шкуры согреют, когда наступит холод, — а затем сидит у порога, выскабливая кожи, пропахшие кровью и смертью. Она уже ненавидит это обучение, ее мутит от необходимости убивать и убивать беспощадно.
Но жажда, эта непрестанная жажда причинять боль, уходит.
И Тьма, наконец, начинает подчиняться ей.
Со Светом проще.
Рэй поднимается на самом рассвете. Когда она просыпается, Люка уже нет рядом, иногда ей кажется, что он вообще не умеет спать, просто лежит рядом. О том, что они делят не только крышу, но и постель, тепло, хотя за дверью их домика еще только наступает осень, никто не заговаривает.
Но Рэй это нужно.
Люка она встречает уже на вершине горы, он медитирует утром, иногда поздно вечером, но присоединяется она к нему только на восходе.
Вечер — это время уединения. Короткого одиночества.
Она усаживается рядом, складывая ладони в молитвенной позе и позволяет Силе наполнить себя. Эту часть Силы не нужно контролировать, ее, наоборот, иногда нелегко поймать.
— Остановишься, когда поймешь, что больше не можешь. Хорошо? — неожиданно мягко просит ее Люк.
— Ага, — она закрывает глаза, и тянет это, тянет из воздуха, тянет из воды, тянет снаружи внутрь, а где-то по-за пределами разума мир меняется.
Разрушенное здание, части его, деревянные балки. Все это поднимается над землей, совсем невысоко, на ладонь, на большее пока не хватает сил, треща, скрипя, сталкиваясь друг с другом. Самое тяжелое — это заставить испорченное стать целым снова. Будто вернуть время вспять, только не время, а сами вещи. Приказать им восстановиться.
И у нее это получается, из чистого упрямства, больше от бессилия. А вот дышать нет.
— Я понимаю, почему они от меня отказались, — говорит она однажды Люку, поднимая глаза от удивительно невкусной, слишком уж приправленной солью еды. — Я бы тоже, наверное, отказалась.
Она не умеет жить нормально, не умеет готовить, ей проще разрушать, чем создавать, и вообще — она смертельно-опасна для любого. Пока что это только возможность в будущем, но Рэй уже чувствует Силу, ее с каждым днем становится больше, и управлять ею нелегко. Однажды она подняла в воздух собственный корабль, затопленный недалеко от берега. Вместе с куском каменистого дна. В один прекрасный день она сможет поднять не только его, но и остров, возможно даже все.
— На самом деле... — он удивительно долго мнется, ковыряется в тарелке, — они не бросили. Тебя никто не бросал, Рэй. У тебя не было родителей.
— Но я же помню. Я помню корабль. Помню человека, который обещал вернуться. Я помню это все! — она помнит это потому, что других воспоминаний у нее никогда не будет. И лучше уж эти окрашенные слезами мгновения, чем никаких.
— Все не так просто. Я мог бы... мог бы вернуться раньше. Но хотел верить, что тебя больше нет.
Вот так, довольно честно, все просто. Все до боли ясно.
Ее тарелка летит куда-то под ноги, вся еда вместе с котелком, вместе с обуглившимися дровами, вместе с языками пламени несется вверх, ярости так много, что под ногами Рэй дрожит земля, трещит, разламываясь.
И все же она останавливается. За мгновение до того, как сорвется, как взорвется от ненависти, и даже не к Люку, к себе.
До какой степени она должна быть злом, чтобы он всегда мечтал о ее смерти?
Рэй собирает свои нехитрые пожитки, все, что у нее есть, вполне можно увязать в небольшой мешок, мечется среди развороченных, выпотрошенных вещей по тесному пространству, держась как можно дальше от Люка, она уже знает, что поднимет из воды этот треклятый корабль, заставит его унести ее как можно дальше отсюда. Ото всего. Куда-нибудь, где никому не будет дела до Силы, до войн, до чужих страданий.
— Ты не должна уходить, Рэй.
— Не должна? Кому? Тебе? С чего бы это... Теперь я понимаю, к чему было это все. «Тебе не нужен учитель, Рэй. Тебе никто не нужен!», передразнивает она его старые слова.
— Это было правдой. Мне действительно никто не поможет.
— Остановись.
— Нет! — она все еще пытается, пытается уйти, пытается избежать этого отвратительного объятия, потому что оно одно — одно прикосновение, и всего-то — заставляет ее плакать. Рыдать, как тогда, в детстве, пуская сопли, навзрыд, заикаясь, захлебываясь и упиваясь этим горем.
Она рыдает на его руках, на руках человека, бросившего ее однажды, но теперь — почему-то, с чего-то — решившего поступить иначе.
— Тише... — он гладит ее по волосам, пока боль не утихает. Боли много, но и прикосновений тоже.
В эту ночь она находит привязанность.
Слепая вера в Люка не очень-то похожа на любовь, какой ее себе воображала она раньше. В том, что он ей рассказывает — обо своем прошлом — не за что зацепиться. Для Рэй Люк не тот человек, к которому можно чувствовать восхищение или привязанность, она родилась слишком поздно, ее создали с опозданием на лет двадцать-тридцать, хотя даже то, что она получает из этого симбиоза, ее устраивает.
По крайней мере он больше не гонит ее прочь. Не говорит, что она обречена скитаться до самой смерти вдали от нормальных людей, чтобы не стать причиной раздора.
Он учит ее и все.
А по ночам она приходит к нему в постель. Рано или поздно, это всего лишь вопрос времени, она скидывает с себя все. Она не спит, но тянется к нему, чтобы вернуть прикосновение, чтобы поцеловать, ежась от колючести его бороды.
Однажды она уже спала с человеком, но в этот раз не так больно, не так стыдно, в этот раз хорошо.
В этот раз она не засыпает, она лежит до самого утра и рассказывает о своем детстве. О времени, которое провела на Джакку, думая, что завтра может и не наступить. О том, что она в чем-то даже благодарна, ведь он дал ей шанс выжить. Потому что был трусом. Обычным человеком, вот и все.
А наутро они поднимаются на медитацию вместе. Рэй привычно усаживается на камень рядом, складывает руки, палец к пальцу, и замирает.
— Однажды... — она слышит его голос, но не может даже кивнуть, она занята, левитируя раскаленные камни над головой, — однажды, когда меня не станет, ты должна будешь найти другого, к кому захочешь привязаться, Рэй. Тебе придется. Потому что только это удержит тебя в равновесии.