Она будет жить по-своему. У нее будет новый дом, свой, небольшой и защищенный. У нее будут друзья, однажды — возможно — кот или собака, хотя пока что Рэй наслаждалась общением с Дэмероновским лабрадором, и он уже начинал считать ее за хозяйку. Хотя Биби просто любил всех, облаивая только откровенных негодяев.
И работа.
Хвала небесам и доброте владельца магазина, та оказалась совсем рядом. В прямом смысле, рукой подать.
Было еще одно важное дело, и с ним, как раз сегодня, не стоило затягивать.
Рэй накинула на плечи ветровку — к обеду обещали самый настоящий ливень — и глянула на себя в зеркало.
Она никогда не понимала, что он в ней нашел. В ней не было ничего... необычного, прекрасного.
Разве что улыбка, Финн как-то сказал, что когда Рэй улыбалась, то выглядела словно солнце. Нестерпимо яркое, теплое солнце, свет которого мог растопить любой лед на свете.
Но при нем она никогда не улыбалась.
Он тоже.
На улицу она выбралась уже к тому моменту, когда начал накрапывать дождик, еще несильный, летний, огляделась по сторонам, осмотрела машину и только потом села в нее и завела мотор.
Папка на соседнем сидении казалась сейчас единственно-ярким пятном в море серого — небо и асфальт слились в одно целое. Как жаль, что ее нельзя было выбросить за окно.
В участке было тихо, наверное, сегодня оказался не самый плохой день. Или наоборот, подумала Рэй, заглянув в кабинет Финна.
Того тоже не оказалось на месте. Вообще-то он все еще числился стажером, но после дела Рэй его, как и остальных участников спасательной операции, повысили. Даже кабинет дали, хоть он больше напоминал чулан.
Но спас ее не он. Рэй отчетливо помнила тот момент. Наверное, он так сильно врезался в ее память, что убрать его не смогли ни сеансы с психологами, ни психотерапевт и ее гипноз позже.
Тогда тоже шел дожь, сильный, холодный. Рэй не видела его, сначала. Только чувствовала. Потеки воды по щекам, голове, мокрые пятна на одежде, которые безостановочно терли ее пальцы. Автоматически. Вряд ли она вообще соображала в тот момент.
Ее вынесли из подвала на руках. Ноги были слишком слабые, да и сама Рэй не верила, что сможет сделать эти чертовы шестьдесят три шага по ступенькам наверх из своей клетки. Она знала их наизусть, каждую из ступенек, ощупывая их по ночам, когда он уходил. Надеялась, что однажды он просто забудет закрыть дверь.
Она не могла открыть глаза и посмотреть. Ей было страшно. После нескольких лет, проведенных в вечном полумраке подвала, с завязанными глазами, когда ему вздумывалось навестить ее ночью, Рэй показалось, что она словно обнажена. Словно кто-то содрал с нее лицо, оставив только мышцы, израненную плоть, и сыплющийся с неба дождь разъедал его, превращая в ничто. Вгрызаясь в зудевшие кости.
Он прикрыл его. Лицо. Тот, кто вынес ее, он, кажется, даже отдал Рэй свою куртку, еще до того, как возле нее сгрудились врачи, полиция, журналисты.
Рэй так и не увидела его, ее глаза стали слишком чувствительны к свету, и она помнила только имя. Бен Соло. У него были теплые пальцы.
— Рэй? — в проем заглянула Фазма, штатный психолог. Она не очень-то любила посетителей вроде Рэй в участке, или это, может, так казалось из-за вечно сурового выражения на ее лице. — Что ты здесь делаешь?
— Я? — Рэй привстала со стола, на котором сидела, разглядывая разноцветные фотографии. — Зашла отдать свое дело. В основном, всякие заметки психотерапевта. Я... я подумала, что нужно оставить это с остальными. Вдруг поможет.
Остальных было шесть. Не папок, конечно. Людей. Таких же девочек, как она. Все одного возраста, все чем-то похожи, иногда Рэй казалось, что они все запросто могли бы оказаться сестрами, двоюродными, может, даже родными. Темные волосы, карие глаза, красивые улыбки — он любил это, наверное, действительно любил, раз выбрал.
Все мертвые. Одной Рэй повезло, она оказалась достаточно живучей, как сорняк в пустыне, способный одинаково хорошо терпеть обжигающую жару и мороз. Гибкой и восприимчивой к каждому его капризу.
Он любил, когда она дотрагивалась до него. В кромешной темноте он завязывал ей глаза, лишая даже теней, а затем снимал маску и позволял Рэй гладить его по лицу.
Таким она и запомнила его — не образ, скорее ощущения, мягкая кожа, неровная, длинное вытянутое лицо, густые, пушистые ресницы и брови. Длинный нос.
Возможно, если бы они встретились снова — это все еще могло случиться, вполне — Рэй даже не узнала бы его. Ни в толпе, среди других людей. Ни лицом к лицу, на расстоянии вытянутой руки. Но могла бы... только прикоснувшись.
У него были густые, жесткие волосы. Волнистые, пружинистые. Целая копна волос.
Иногда Рэй заплетала ему косички, только потому что ей была дарована эта милость. Он позволял ей делать с ним все, что угодно, делая что-то другое в ответ. Не принуждал, не угрожал, он просто предлагал это. Око за око, прикосновение за прикосновение, минута за минуту, Рэй. Все просто.
Психологи, каждый из них, что первый, что шестой, напирали на то, что это было эмоциональным шантажом, способом держать ее на своеобразной привязи. Возможно они были правы. Или нет. Рэй до сих пор не знала.
— Я заберу, спасибо, — Фазма не хотела пугать ее. Просто она была такой высокой, большой, серьезной, а Рэй все еще боялась других людей, нарушавших ее безопасную зону, так что вышло не очень красиво.
Она по привычке попыталась отодвинуться, но задела остальные папки, уложенные в совершенно нестабильную горку, и все полетело на пол.
Пришлось извиняться снова. И собирать.
— А Соло, Бен Соло тут? — словно невзначай спросила Рэй. Она иногда любила подглядывать за ним. Издалека, конечно. Следила за его продвижением по службе через Финна. От младшего детектива Соло добрался до высшего звания. Теперь он вполне мог заменить Лею, в случае ее отсутствия, и не только потому, что она была его матерью. Просто из Бена Соло вышел отличный детектив.
Он был высоченным, с широкими плечами, скрыть которые не смог бы ни один костюм. Носил только самые дорогие вещи, Рэй знала, на такие ей ни одной зарплаты не хватит, работай она хоть до старости помощницей в магазине. И всегда, всегда был один.
Финн как-то обронил, что Соло скорее всего либо псих, либо недотрога, потому что ни женщины, ни мужчины его вообще не интересовали.
Что ему нравилось?
Рэй не могла подойти и спросить:
— Эй, детектив, вы спасли меня полтора года тому, ответьте мне на вопрос, я вам нравлюсь?
Он бы посчитал ее сумасшедшей.
— Нет, — ответ был коротким и резким, будто Рэй спросила что-то совершенно неподобающее. — Его не будет до конца недели. У него... — Фазма замялась, попытавшись, впрочем, скрыть это за деланным кашлем. — Отпуск. Небольшой. Ты что-то вспомнила? Можешь рассказать мне. Я запишу и передам. Как обычно.
Вспомнила ли она что-то?
Нет, не так. Рассказала ли Рэй хоть сотую часть того, что с ней произошло?
В детстве Рэй терпеть не могла сидеть в четырех стенах. Возможно, если бы это был ее родной дом, а не приют, стены могли оказаться куда более гостеприимными. Не то, чтобы она жаловалась — Рэй вообще не любила этого, в жалости скрывалась слабость, в слабости — трусость — но воспоминания о приюте она смогла изгнать из памяти. Заменить одно на другое.
Одни стены — пустые, выкрашенные в густо-синий, удивительно яркий для нищего приюта на окраине города, напоминавший небо — на другие. Черные. Темно-серые, как подсказывала память. Ее клетка напоминала поднявшийся на дыбы асфальт. Но в темноте этого нельзя было заметить. Он становился черным.
Все становилось одинаковым. Он не любил вещи или что-то, что заполняло пустоту. Рэй спала на матраце, таком тонком, чтобы не споткнуться о него в темноте. У нее не было стола или стульев, чтобы не пораниться. У нее была одна только пустота. И шестьдесят три ступени, шероховатые, выщербленные, сколотые наверху, возле двери, которые Рэй знала наизусть.