— Я Б... Рен, — внезапно выпаливает Бен. Если он скажет свое настоящее имя, то она точно узнает, что он всего лишь убогий инвалид. А так... пусть думает, что он друг семьи и просто приехал погостить. Или еще что-то. А мать все равно не станет болтать с соседями.
— Рен? Отличное имя, — жмет плечами Рэй. Она не смеется, не издевается над ним. Просто улыбается и запрокидывает вверх голову, глядя на звезды. — Здесь всегда так звездно, да? Как будто можно рукой дотянуться...
Ее руки хватают черный воздух, пропуская ночь сквозь пальцы, и это выглядит так, словно она и в самом деле умудрилась споймать одну из звезд в кулак.
А затем налетает пыльный ветер, жаркий и сильный, он рвется сквозь тело Бена, дергает за волосы и несильно бьет в лицо. На зубах скрипят песчинки, а он улыбается как идиот.
Потому что она улыбается ему.
— Сейчас дождь будет, — Рэй раскашливается и машет рукой, разгоняя пыль в воздухе.
— Серьезно. Вот увидишь. Ладно, Рен. Я пойду, еще увидимся. И кстати, клевый шрам! — она легко спускает ноги с перил и на мгновение балансирует на тонкой кромке между балконом и пустотой, а затем перекидывает все свое тело назад. Она такая ловкая и гибкая, что у нее это занимает пару секунд.
И от этого не оторваться.
— Пока, — вот и все, что он может выдавить из себя. Дурацкое пока, и даже не успевает помахать рукой, как Рэй исчезает в доме.
Надо успокоить сердце, пока оно не решило вырваться из груди и ускакать следом. И надышаться вдоволь. Потому что небо стремительно, как это бывает в июне, затягивает пленкой облаков, а в воздухе пахнет грозой.
Пустынная девушка принесла с собой дождь.
Хакс курит на подоконнике, пока Бен с отвращением смотрит на собственные ноги, исчезающие в темной дыре медкапсулы. Их будто засасывает внутрь, и пусть это просто обычная проверка, выглядит это жутковато.
— Ты когда-нибудь верил в совпадения?
— А? — Хакс сбивает пепел с сигареты и затягивается снова, глядя по сторонам — вообще в больнице запрещено курить, и он нарушает тучу уставов, а если его снова поймают, то лишат премии, но отказаться от курения он не в силах.
— А зачем верить в это? Ну, случается однажды и случается. На то оно и совпадение.
— Нет, я скорее про то, что это не случайно случается.
— Полная херня, — бормочет Хакс, пытаясь говорить и затягиваться, держа сигарету в зубах. Выходит совсем невнятно. — Тавтология и... ты хоть сам понял, что сказал? Кто в своем уме тебе диплом об окончании универа выписывал? За деньги, что ли? — он скалит зубы, словно издевается над бедным идиотом, которому посчастливилось оказаться инвалидом, и только поэтому его никто не трогает. Но Хакс просто такой сам по себе. Или привыкаешь, или сбегаешь. Обычно все сбегают, как он сам говорит, но... куда может убежать Бен?
Ну, разве что забаррикадироваться внутри капсулы, и то, с его-то ростом это не выйдет.
— Иди ты нахрен, Хакс.
— Давно там, — салютует, совсем не обижаясь тот. — Да ладно тебе, Соло. Ну и что, у тебя в жизни наконец приключилось что-то, и поэтому ты выглядишь еще паршивее обычного? Мать достала?
— Да нет. Я просто подумал, а что, если все в жизни было не случайным... — наверное, в другой какой-то момент он сам сблеванул бы от пространного идиотизма своих предположений, но вот как-то сейчас не хочется, потому что верится.
— Тогда я тебя поздравляю, у тебя джекпот, — Хакс давит сигарету в пепельнице и принимается размахивать руками в воздухе, будто занялся ловлей летучих мышей. Или экзорцизмом. — И инвалидное кресло на каждый день, вот это действительно отличное совпадение.
Его хочется ударить. Так хочется, что даже кулак зудит. Но Бен просто отворачивается, с шумом стукаясь затылком о стенку камеры. Если смотреть в другую сторону, болит куда меньше.
Хотя, как это ни смешно, Хакс заставляет его чувствовать себя живым. И оттого дико бесит.
Бен вздыхает, считает до пяти и только потом поворачивается обратно, наблюдая за своим мучителем.
В белоснежном халате и с этими нелепыми прозрачными очками поверх разлохмаченных пламенеющих волос, склонившись над панелью компьютера и печатая что-то, он напоминает Франкенштейна. Который способен поставить на ноги даже десятидневный труп. Так что ему какие-то там переломанные ноги.
— Ну? — не выдерживает Бен. Его бесит эта капсула-гроб, внутри которой нихрена не удобно, локти и колени бьются о стенки и крышку, а сам он почти поверил в то, что боится закрытых пространств.
— Еще три минуты, — Хакс даже не оборачивается в его сторону. Печатает себе что-то так вдохновенно, будто пишет симфонию для целого оркестра. Кривится и чешет лоб, а потом снова переделывает непонравившиеся ему строчки. — Прикинься трупом, а? Может, тогда я смогу наконец отсканировать все с четвертого раза.
Ему что-то не нравится. Очень не нравится. В такие минуты Хакс становится совсем бледным, как будто вся его кровь куда-то пропадает, а еще щелкает пальцами.
Но все заканчивается. Жуткая капсула выплевывает Бена обратно, в донельзя яркий и негостеприимный мир, где его уже ждет с креслом Хакс, снова напоминая, что он неизлечимо болен.
— Спасибо, — сухо кивает Бен и свешивает ноги вниз, неловко перебираясь в свое старое кресло. И ждет.
Все ждет и ждет, пока тот что-нибудь скажет. Что совпадения случаются тогда, когда нужно чудо, или что-то такое...
— Знаешь, вообще я не вмешиваюсь во все эти дела, — внезапно говорит Хакс. — Но если ты не начнешь заниматься, ты потеряешь даже тот свой микроскопический шанс.
— Которого у меня нет? — Бен вспыхивает. Этот разговор он слышит не впервые, только раньше это ему пыталась вдолбить в голову мать, а потом По и десятки других медработников. Один только Хакс был его спасением, и вот теперь даже он.
— Слушай, Соло, — Хакс сжимает руки в кулаки и принимается снова щелкать пальцами. Что ж, даже ему нужно успокаивать себя хоть как-то. — Ты придурок, и мне плевать, что ты собрался делать со своей жизнью, но... — он пытается подобрать фразу, обрывает себя и снова открывает рот.
— Считай, что тебе дали последний шанс. Понимаешь, последний. Не угробь его в своей затянувшейся подростковой депре. Может, случайности действительно, как ты думаешь, не случайны.
Треклятый Хакс знает, по чему бить, он знает, за что задеть, и Бен снова чувствует, как горят уши, как горит все лицо и как снова ужасно чешутся кулаки.
Жаль, что этот придурок не знает, каково быть на его месте.
На прощанье Хакс всовывает ему пластиковую папку с результатами и молча захлопывает за собой дверь.
Наверное, поступает правильно. В конце концов, это совсем не его дело.
Результаты не то, чтобы плохие. Нет. Они настолько ужасны, что сознание плывет, а буквы пляшут в хороводе, и это даже не спишешь на жару. Ему нехорошо. Но если Бен не сделает что-нибудь с собой и мотивацией, то все станет куда хуже.
Проще всего выброситься из окна, только у них второй этаж, а значит, максимум, на который можно надеяться — это сломанные ребра. Снова.
Бен до сих пор помнит это ощущение. Ощущение быстрого вздоха, когда каждое усилие дается слишком легко. Как будто у тебя внутри ничего нет, будто ты рыба или воздушный пузырь, пролетающий мимо целой стаи дикобразов. И каждое неверное движение может стать последним.
Бен засовывает папку под сиденье, надеясь, что она сама вывалится или исчезнет, а значит, хоть немного времени у матери будет. Потому что она может и не пережить. И берет курс к стоянке.
Там его уже ожидает По. Машет рукой и задумчиво смотрит куда-то позади него.
— Странно, что с тобой нет Хакса. Обычно его только так можно вытащить на прогулку. Вы, — и Дэмерон наставляет палец, — вообще скоро станете близнецами. Оба бледные. Прокуренные. И недокормленные. Серьезно, задумайся над этим.
Бен ничего не отвечает. У него и сил огрызнуться нету. Просто мотает головой и усаживается в служебную скорую машину на заднее сиденье, стараясь уткнуться взглядом куда-нибудь в пол.