— Покой и гармония, вот чего они от меня хотели. Показать тебе, как? — он поднимается с колен, краем глаза замечая, как она резко вздыхает, точно ее отпустили от смертельной хватки, дали последний глоток воздуха перед смертью. Пусть.
Можно толкнуть ее, раскачать, подождать, пока она сама не сломается. Ей же немного осталось.
Кайло возвращается обратно, неся длинный сосуд в одной руке и свернутый лист в другой, выкладывает их перед Рэй. Пусть видит.
— Каллиграфия, как тебе? — ему нравится удивление на ее лице. Искреннее, неподдельное. Ошеломленное. Сбитая с толку, Рэй теряется. Хмурится, открывая рот, но тут же смыкает губы, понимая, что чуть не заговорила со своим смертельным врагом.
— Смотри, — он расстилает лист, прижимая к гладкому полу легким касанием Силы. Окунает в сосуд один палец, указательный, и позволяя густой, чернильной жидкости стекать обратно, а потом одним движением переносит ладонь на лист, выводя на белой поверхности ровную линию.
О, это требует усидчивости и осторожности даже теперь, и Кайло рисует сосредоточенно, не позволяя запястью дрожать. Один рывок — и все будет испорчено. Но он помнит, его руки еще помнят все, и на поверхности листа возникает имя.
Ее имя.
— Ты понимаешь, что здесь написано?
Она отрицательно мотает головой, прячет взгляд, переводя его на ладонь.
— Конечно, нет. Но думаю, к концу нашего урока, кое-что ты все же выучишь, Рэй. Снимай, — он указывает на ее тонкую тунику, под которой — о, это он не только знает, видит же — ничего нет. Острые соски натягивают выцветшую, побелевшую от соли ткань.
— Нет!
— Да ладно, Рэй. Если не снимешь ее, я сам порву ее на куски, и другой одежды тебе больше не дадут. Обещаю, я оставлю ее. Позже, — свое слово Кайло сдержит. Ему не нравится даже мысль о том, что кто-то другой увидит ее обнаженную. Но она ведь не знает.
Рэй решается разом, точно ныряет в воду. Подхватывает полы старой туники и стягивает ее через голову. Ее кожа еще золотится, напитанная солнечным светом. Ее тело худое, с острыми ребрами, маленькой, совсем маленькой грудью, словно она еще подросток. Бледно-розоватые соски точно такие же, как он и представлял себе их. Идеально.
— А теперь ложись.
Ее страхом можно питаться. Пить как воду, им заполнен воздух, он плещется в глазах, он застывает на ее губах, разомкнутых на застывшем вдохе, искусанных до синевы.
— Что?
— Ложись, Рэй, — Кайло проводит пальцем, все еще измазанным в чернилах, по ее щеке, оставляя грязно-серую полосу. Как шрам, которым она наградила его, отпечатавшийся в кривом зеркале. — Сюда.
Ее единственное желание — бежать. Сражаться. Но без Силы она не способна ни на что. И потому поддается древнему как сама жизнь, единственно-верному инстинкту. Послушаться.
Она опускается на пол рядом с ватманом. Как можно плотнее прижимая ладошки к груди, стремясь закрыться. Слишком поздно.
Пошатнувшись в одну сторону, ей остается только двигаться обратно. По инерции. Пока не разобьется.
В этот раз он набирает чернил больше. Два пальца, указательный и средний, чтобы оставить идеальный след.
Начинает выводить с обнаженного, сжавшегося живота, смуглого, теплого. Ее кожа горит под пальцами, и не потому что страшно. Краска ядовита. Не смертельна, но ядовита. В этом заключался еще один урок.
Терпение.
Ему больно не меньше, и рука уже начинает онемевать, простреливая иголочками на подушечках пальцев. Чтобы оставить правильную надпись, следует быть спокойным. Осторожным, ведь краску уже не смыть, не исправить. Она впитается в кожу, раскрасит дымными пятнами и совсем нескоро исчезнет.
— Убери руки, Рэй, — он не приказывает ей.
Просит, и она — застывшая под его прикосновениями, сжавшаяся, только взгляд, единственное живое, что в ней осталось, умоляющий прекратить — внезапно покорно соглашается.
Ей больно, но она даже не вздрагивает, когда он касается ее сосков, окрашивая в черный, вырисовывает сложное плетение на груди.
Кайло пишет ее имя, Рэй из ниоткуда, покрывая черной вязью всю ее кожу, от шеи, выступающих ключиц, по ребрам, где кожа такая тонкая, что кажется, вот-вот порвется под нажимом, по животу и вниз, к пояску штанов.
— Нравится?
Она ведь не может видеть, только чувствовать. Вот почему еле сдерживается, чтобы не вздрогнуть, напряженная как струна. Идеальное полотно, чистое, принадлежащее только ему.
— Нет! — из ее горла доносится только слабый шепот, слабее порыва воздуха. — Пожалуйста...
— Хорошо, — он соглашается с ней. Так легко, что она снова осекается, не успев высказать все, что хотела. Теряется, не понимая, к чему это.
— Тогда я просто повторю, Рэй. Я буду делать это снова и снова, пока не понравится, — все просто.
В этот раз он набирает еще больше краски, и она течет, расплывается пятнами по ее телу. Как цепочка синяков, идеальное украшение.
Движения быстрее, нажим сильнее, и Кайло процарапывает ногтями дорожки, загоняя пигмент краски под кожу.
Ей больно, ей так больно, что она выгнулась навстречу, поджав пальцы ног. И выглядит так, будто сейчас кончит. Это красиво.
Он даже слышит ее тихий, сдавленный вой, он рождается внутри горла, оставаясь все там же, со всхлипами и криками. С нестерпимой болью, от которой не избавиться.
— Ты понимаешь, что тут написано? — спрашивает он ее еще раз. Откуда ей знать, как ей вообще понять, если все растеклось, смазалось, превратилось в мешанину чернильных завитков, прожигающих до кости. — Нет? — его рука онемела, потеряла всю чувствительность до локтя, точно ее отрубили, и измазанные черным пальцы больше не принадлежат телу, их можно отрубить, а он и не поймет.
— Н-н-нет... — Рэй заикается, вздрагивает раз, второй, теряя контроль над телом.
Одним движением он зачерпывает столько краски, сколько может, задерживая пригоршню вязкой жидкости в пальцах, истлевших от боли, кажется, до самой кости. И засовывает их под поясок штанов, под тонкую ткань трусиков, размазывая по лобку и складкам влагалища. Растирая клитор.
Теперь, когда боль смешивается с наслаждением, одно острее другого, она перестает сопротивляться. Судорожно бьется в его руках, как пойманное животное. Она кричит, она стонет. Она сгорает до костей.
— Там написано, что нет никакого покоя, Рэй, — он горит вместе с нею, потому что в этом весь смысл. Быть единым целым со своим произведением. Расшатать, пока она не вылетит из замкнутого круга, становясь чем-то новым. — Абсолютно никакого.
====== Bladerunner (Рэй/Дэмерон По, Рэй/Кайло Рен) ======
Комментарий к Bladerunner (Рэй/Дэмерон По, Рэй/Кайло Рен) Паразитируем на идее, так? На самом деле это вообще приквел к ненаписанному вбоквелу, и... да какая к черту разница)
У меня на такой случай припасен целый час музыки, это Sabled Sun – 2145, но мне кажется, Blade Runner – Zimmer`а будет не меньше в тему, да)
Я категорически за то, чтобы дописать этот приквел, где можно всфапнуть на Дэмерона, а затем перейти к Кайло. Да-да, хватит на всех)
От выжженной напрочь земли разило гниением. Разложившейся плотью, и Рэй поморщилась, зажав ладонью нос и рот. Подавила рвотный позыв и только тогда выдохнула, выпрямившись.
Не то, чтобы она не видела трупов, поживи на Джакку, и не такого насмотришься. Но то, что лежало перед нею, даже и трупом назвать язык бы не повернулся.
Скорее пятна, обугленные, застывшее тяжами разодранных синтетических мышц — они отливали синим в свете ультра-лампы, выдаваемой вместе с рабочей одеждой — и органы. Много органов, как на свалке какого-нибудь из заводов Хакс Корпорейшн.
— Они человеческие? — пробубнел остановившийся рядом Ункар Платт, ее непосредственный начальник и босс всей конторы. Ему-то досталась приличная маска, как хозяину всего этого места, и под углепластиком его расплывшаяся морда казалась какой-то желтой, мутной, словно у утопленника. Разве что высунутого языка не хватало.
— Понятия не имею, — покачала головой Рэй и глянула себе под ноги. По сути, чем они отличались, эти органы?