Рыцари захохотали и захлопали снова, уже не ей, и Рэй стремительно развернулась, показывая им перенятым у них же жестом, куда следует пойти всяким хаттовым ублюдкам.
И получила еще раз, по заднице.
— Ты мертва, — остановился Кайло, укладывая деревянный меч на плечо. — Ни мозгов, ни Силы. Как я и говорил, жалкое зрелище.
Жалкое? Жалкое?! Он относился к ней словно к хрустальному сосуду, наполненному ценной водой.
Она не выдержала, заорала, будто маленькая, обиженная девочка, подхватив свой шест, и принялась лупить его. Лупить по воздуху, потому что удары вязко тонули в Силе. Бешенство, неконтролируемая ярость захватили целиком, напоенные кислым запахом пота и грязной крови — ее крови.
— Я ненавижу тебя! — вопила Рэй, все еще сражаясь с воздухом, а Кайло ловко уворачивался от каждого, даже самого очевидного столкновения. Она била, он думал, предвидел ее ходы. — Ненавижу-у-у! — оно пришло само.
Странное ощущение наполненности сосуда, только не водой, чем-то более значимым. Вода утоляла жажду, это же — пьянило крепче настоек Тетхиса, прошлось по пальцам, усиливая хват. По спине, заставляя выпрямиться и выдохнуть. Она и была сосудом все это время, но поняла только сейчас. — Получай!
Последний удар прошел сквозь Силу, словно вибро-нож через плоть, мягко, даже легко, и врезался концом шеста в солнечное сплетение.
Только вот задохнулась она.
Это было внезапно. Рэй дернулась и оступилась, схватившись за живот, не понимая, почему ей так больно.
Кайло остановился вместе с ней. Он тоже выглядел неестественно. Напряженно.
Рыцари повскакивали со своих мест, но он остановил их взмахом ладони. Держась все так же прямо, точно сейбер проглотил, Кайло подошел к скорчившейся на деревянном настиле Рэй и опустился рядом.
Лицо его было бледным, а глаза могли прожечь дыру, только это уже и не требовалось. В животе точно песчаная сколопендра жила, вгрызшись во внутренности, она терзала изнутри.
— З-з-за что? — еле выдохнула Рэй. — Как так? — она ведь попала по Рену, почему вышло, что они разделили эту боль. Что он сделал с нею.
— Ты понимаешь теперь, малышка, — не обращая внимания на застывшие фигуры рыцарей неподалеку, Кайло лег рядом с ней, свернувшись в точно такой же позе, подтянув колени к подбородку, словно громадный ребенок. — Вот почему я просил — ни единой царапины.
Рэй не плакала даже, когда он приложил ладонь к животу и надавил, лишь усиливая агонию. Слезы струились по лицу, запах пота, ее грязной крови, протекшей сквозь белье, был невыносимым, но она не плакала.
Этот урок она выучила сразу — ее монстр ненавидел боль.
Рэй научилась не спрашивать Кайло, где он проводит большинство своего времени и почему ее существование должно оставаться в секрете.
Даже рыцари Рен, все, особенно Анхсен-е-мин, вели себя так, словно она была обузой для них всех. Может, перестали видеть в ней ребенка, которого следует опекать?
Но отголоски его жизни, той, другой, она чувствовала на себе сполна даже в его отсутствие.
Боль от невидимых ран, пыток приходила к ней по ночам, терзая до изнеможения. Тот, кто истязал Кайло, делал это с умением, растягивая агонию на долгие часы. Может, в этом и был смысл ее жизни — оттягивать часть боли на себя? Быть вещью, пригодной для использования?
Глубокие раны — тень от них — возникали на спине, перекрещиваясь, чесались, словно Рэй искусали слепые мошки, а затем уходили.
Кайло никогда не говорил об этом. Ни разу, даже когда она попыталась спросить.
— Однажды, малышка, — он все еще звал ее так, уже не дитя, но еще малышка, — ты поможешь мне. Ты сделаешь все, что я попрошу, ведь так? — Кайло умел быть ласковым, если хотел. — Ради меня. Ради нас.
Только из-за одного этого слова Рэй могла бы вырвать свое сердце и вынести ему на осколках блюда, чтобы кормить с руки.
— Хорошо, — он ведь был ее монстром. Ее.
Но по ночам, коротким и душным, наполненным соленой влагой от моря внизу скал, он больше не стоял рядом с ее постелью. Подождав, пока Рэй уснет, или притворится, что уже спит, Кайло возвращался к Анхсен, единственной из рыцарей Рен, что не была мужчиной.
То, что чувствовал один, всегда доставалось и другому. Рэй могла предугадать — за долю секунды — когда Кайло причиняли боль. Это же относилось и к наслаждению. Соль от морского ветра оседала на языке, оставалась испариной на висках, когда она задыхалась, ворочаясь в постели.
Это было ощущение чужих рук на теле, мягких прикосновений, острых зубов и звонких шлепков и шепота. Острого, болезненного голода, что возникал в низу живота, сводил ноги, но не приносил удовлетворения. Рэй пробовала все — засыпать раньше, требовать у дроидов дозу снотворного, сбегать к воде, чтобы там до изнеможения сражаться с волнами, чувствуя, как напряжение высасывает все ее силы, медитировать...
Пока не сдалась однажды, прибегнув к равноценной мести. Она знала, что делать — ее тело знало само — а основное она подсмотрела у Кайло.
Женщинам нравилась нежность — он приносил с собой боль, до стонов и выкрученных запястий в кандалах. Они ждали ласку, но им доставалась боль, та самая, которой не хватило на нее. Им он приносил щедрые дары в виде свернутых кольцом плетей, напоминавших песчаных змей. Он возносил молитвы расцветающим на коже узорам из синевы — по предплечьям и бедрам. В полукружиях следов от ногтей запекалась кровь, царапины раскрашивали спину Анхсен вязью, и она стонала еще сильнее.
А Рэй подслушивала, подсматривала, была на его и ее месте одновременно. И зарываясь в покрывала, она вела по груди, обводя ореолы сосков, представляя, что это больше не ее рука. Облизывала пальцы, растирая клитор до боли, стискивала колени.
Наслаждение Кайло укрыло ее с головы до ног, пеленой, запечатывая последний вдох, оставшийся в горле, последний вымученный стон, последнее содрогание.
Она отдала это ему, потерявшись между телами — своим и тем, что на один короткий миг принадлежало ей.
Наутро Кайло улетел в спешке, даже не взглянув на Рэй.
Этот урок был самым болезненным — он не желал ее.
Не только он не хотел видеть Рэй, рыцари Рен забыли ее.
Теперь они не улыбались ей при встрече, даже Тетхис, с которым Рэй пыталась неуклюже флиртовать, всегда отвечавший ей приветливо, а иногда необидно подтрунивал, смотрел на нее как на пустое место.
— Я стер память о тебе, маленькая, — объяснил Кайло, надевая шлем. Теперь он тренировал ее так, чтобы Рэй больше не видела его лица, не смотрела в глаза. И все же в нем было больше от человека, эгоистичного, переменчивого, чем от монстра. — Они больше не знают тебя, для них ты ничто. Для всего мира ты, — его голос сменился сухим безжизненным треском, а руки ухватили обмотанный тряпками деревянный меч, — ничто. Нападай.
Она не хотела нападать или защищаться. Больше всего Рэй желала, чтобы он исчез. Провалился сквозь деревянный настил, чтобы его разметало Силой, чтобы тот палач, что все еще оставлял раны на спине Кайло, взялся за сейбер и снес ему голову вместе с клятым шлемом.
— Я не ничто... — ей следовало молчать, но она не могла. Больше нет. — Я не... ничто! — в ушах глухо стучала кровь, а лицо горело огнем, Рэй могла бы поклясться, что ее саму всю вот-вот охватит пламенем той же ярости, что так легко давалась Кайло.
Он так любил Тьму, он слушал ее капризные желания, а Рэй все еще не могла отделить себя от детской беспомощности, и Сила повиновалась ей с трудом.
— Значит, вот так все будет? — она раскрутила посох, и тот засвистел над головой. — Мне придется всю жизнь ждать тебя? Слушаться тебя? Делать все, как захочешь ты? — Рэй не умела плакать, но горло перехватило намертво. Что-то застряло там удушливым комком, может, сердце?
— Я тебе не кукла, — она била со всей яростью, на которую была способна, слепо, бездумно, и даже сшибла шлем, оставив Кайло стоять ошеломленным.
— Я тебе не игрушка. Я тебе не... ничто! — ей удалось перехватить его меч, вырвать из рук и изо всех сил грохнуть по полу, расщепив пополам. А затем махнуть наискосок, деревянным острием раскраивая лицо пополам. Монстр? Вот теперь Кайло выглядел как подобает чудовищу.