Кому бы Рэй ни предназначалась, теперь она принадлежит ему.
Кайло оглядывается на нее всего один раз, любуется напоследок перед тем, как нахлобучить шлем. Ее смуглое тонкое тело, напоминающее солнечных змей, тех самых, чей укус смертелен, но шкурки достаточно дороги, чтобы все же нашлись охотники, льнет к панелям. И в тени между худыми бедрами скользит рука, словно невзначай прикрывая уязвимость. Или же лаская себя — в этих жестах не так уж и много различий.
И ее глаза — вот, что не так с Рэй — они внимательные, цепкие, в них нет ни капли покорности.
— Мне доставили твоего клона, ученик, — недовольно барабанит пальцами по подлокотнику трона Сноук. — Потрудишься объяснить, почему?
Он с самого начала знал о пристрастиях Кайло, сам же и подсказал, как насытить Тьму болью, и значит, не в брезгливости дело.
Женщины Верховного Лидера не привлекают, это правда. Но и Рэй не остальные — все мысли о ней, все до последней, Кайло прячет в глубине разума.
Тьма укрывает ее образ непроницаемым покрывалом, гасит золотое свечение. Нет больше никакой Рэй, только боль и наслаждение, безликие, сросшиеся вместе. Все, как всегда.
И все же Сноук проходится по мыслям снова и снова, перерывая их, в поисках хотя бы крошечного намека, одного звука — Рэй, как порыв ветра, шепот песка, или последний выдох перед смертью — и ничего так не находит.
— Ладно, — поджимает он безгубый рот, и перекроенное, жуткое лицо кривится, искаженное гневом. — Приведешь мне того, кто занимался доставкой. И забери свое... мясо, — Сноук не жалует рабынь Кайло, пусть они и послушны, покорны, слабы.
— Да, Верховный.
Под шлемом не увидеть струйку пота, стекающую по брови. Или дернувшийся уголок губы, больше похожий на лицевой спазм, чем на улыбку.
Она все еще принадлежит Кайло. А теперь за это, как и за опоздание, можно и заплатить.
Рэй ждет за дверью, усевшись в молитвенной позе, как это делали раньше джедаи — пока последнего из них не убил Сноук — обнаженная, сосредоточенная, и открытые ладони тянутся вверх, смыкаясь над головой, над затейливой прической, а ноздри еле заметно раздуваются в такт грудной клетке.
Еще не человек, потому что в ней нет ничего человеческого, слишком уж она инаковая, но и не обычный клон.
— Иди ко мне, — он не может ждать, пока раздвинутся панели, впуская его внутрь, протискивается сквозь них, отбрасывая в сторону ненужный шлем, сдергивая тяжелый плащ, и нетерпение захлестывает с головой.
Изувеченная — чтобы отвести любые подозрения — рабыня, так не понравившаяся Сноуку, уже уложена среди мусора, и все равно этого мало.
Плата Тьме неподходящая, и Кайло стягивает зубами перчатку, чтобы дотронуться до ее лица, сжать пальцами подбородок, пройтись по губам, открывая ровную линию зубов — Рэй не портят все эти мелочи. Ни крошечный скол на влажном от слюны резце, ни веснушки на веках.
В ней все еще нет покорности, и она достается ему с трепетом, буквально на вытянутых кончиках пальцев. Замершая между отступлением, бегством и его жадными руками. Все еще практически слепая, упорно не открывающая глаз.
— Он хотел тебя первым, — смеется Кайло, сам себе, смеется над обманутым Сноуком, — но досталась ты мне.
Первый укус, совсем слабый, совсем нежный, он оставляет на ее плече. Влажный след наливается кровью, но к утру это будет уже неважно.
Ей к лицу и синева, и кровь, думает Кайло, поглаживая набухший отпечаток, а затем с силой прижимает ногтем. Зацеловывает, зализывает следы, а потом раздирает снова.
От шеи, опухшей от засосов, укусов, к грудям, острым, маленьким, подцепливая твердые соски и отпуская.
К этому времени все остальные стонали, кричали, а Рэй молчит, словно прислушиваясь к себе, к своему истязаемому телу. Морщится и дрожит, закусывая губы, но так и не открывает глаз. Совсем как статуя одной из богинь из забытого Силой мира.
Все еще не человек.
От первого удара, тяжелого, по ребру — Кайло почти не сдерживается, самую малость, чтобы не сбить Рэй с ног — она задыхается, горбясь. Маленькие ладони так и ползут прикрыть ушиб. Не грудь, не промежность — самое нежное, самое уязвимое. Нет, с инстинктом не поспоришь, и Рэй дышит все громче, резче, со свистом сквозь сцепленные зубы. И медленно выпрямляется.
— Умоляй меня, — второй раз он бить не станет, боль нужно уметь чередовать с приятным, и Кайло обнимает ее, гладит по спине, точно малышку, какая она и есть, почти ребенок, — умоляй остановиться, — он шепчет ей на ухо, и Рэй дрожит, весь загривок в мурашках, — и я подумаю.
— Нет? — вот и славно, думает он. Рисует по ее обнаженному телу, поверх синяков и укусов, странные узоры, остановившись на кончиках сосков. Пробует их на вкус, прикусывая, всасывая, чуть меньше боль, чуть больше наслаждения. Разминает сведенные плечи, наматывает на ладонь волосы, заставляя Рэй двигаться следом, точно марионетку на короткой нити.
От второго удара она отлетает на постель, ничком, все такая же застывшая — теплая кожа и окаменевшие мышцы, и там Кайло выкручивает ей руки, заводит все выше и выше, пока Рэй не открывает рот. Все еще немо, но она кричит от боли. Не сопротивляется, и все же не дает то, для чего предназначена.
— Умоляй, — повторяет он свое щедрое предложение, сломайся, ну же, маленькая игрушка, — но вместо этого Рэй только кривит рот в болезненной улыбке, а из-под зажмуренных век текут слезы.
Он раздвигает ей ноги, берет влажными от крови пальцами, продирается внутрь, жалея только, что не может разорвать пополам. Пока еще рано.
Раздает пощечины, и каждый раз ее лицо несет из стороны в сторону, бьет по искусанным губам, гладит и зацеловывает то, что уже нельзя поправить или залечить.
Сперва трахает, так толком и не избавившись от своей одежды. Уже не так больно, свою однодневную невинность Рэй уже потеряла, и Кайло уже не сомневается, для чего она была нужна Сноуку. Да и что в ней не так.
Даже с покрывалом, накинутым на голову, обвернувшися вокруг шеи, лишившим ее воздуха, она все равно не стонет. Ее ребра ходят ходуном, пытаясь втянуть в легкие хоть немного кислорода, и на мгновение Кайло останавливается, замирает на середине движения, чтобы дотронуться до них — они как крылья бабочки. Теплые. Хрупкие.
Клоны, изготовленные для него, были гипер-чувствительными, но Рэй, кажется, не чувствует наслаждения. Ее создавали не для этого, и Кайло возмещает тем другим, что у него под рукой.
Переворачивает ее на живот, обхватывая за алые от ударов ягодицы, все в ссадинах и синяках, раздвигая их, и входит сзади.
— Оближи, — он всовывает ей в рот пальцы, и у нее достаточно мозгов, чтобы не кусать, а сделать так, как он велит. Влажные пальцы возвращаются туда, где им и положено быть, внутрь, в такт движениям члена, вбивающегося в ее тощую задницу.
Жаль, он не может поиметь ее еще и в рот, хотя бы одна рука нужна ему свободной, чтобы удержаться над постелью и не раздавить под собой Рэй.
Все это он проделывает трижды, или четырежды, чередуя пальцы, член и удары, сбиваясь со счета. Сердце так и заходится, перед глазами все плывет, и Тьма внутри сыто ворочается перед тем, как уснуть. Но маленькое тело, раскрашенное кровью, спермой, синяками, слишком притягательно, чтобы от него оторваться, и Кайло жалеет, что не может просто сожрать ее. Разделать на мелкие кусочки сейбером и оставить себе.
— Мне так жаль, малышка, — он целует ее в покрытый испариной лоб, приглаживает спутанные волосы, растерявшие всю затейливость плетения, и Силой призывает сейбер с подставки. — Но я не могу оставить тебя в живых. Сноук убьет меня.
Он прикладывает рукоять к ее горлу, прижимая палец к кнопке, и это невыносимое желание, раздирающее пополам — оставить ее себе и убить, уничтожить, как и все остальные игрушки.
У Рэй глаза цвета песка, солнца, которое лет сто не видели над Новым Корусантом, и в них нет боли или безумия. Или ненависти к нему.