— Я... — осекается она.
Ее сосед явно с душа, и его... ну просто чертовски много. Слишком много обнаженного торса, блестящего от воды, и мелкое полотенце на плечах вообще ничего не скрывает.
Он будто все еще из того боевика, только рейтингом повыше, потому что такие мышцы ни за что нельзя прятать.
— Я насчет... камер, — все же удается ей закончить, не прикусив язык и не подавившись слюной. — Убери! — на зрелища она не падкая, ни разу. Или все же да... О черт!
— Убрать? — его тон слишком насмешливый, чтобы воспринимать все всерьез. Он над нею просто издевается, а Рэй глаза свои никуда увести не может.
Сколько на нем шрамов, ого.
— Сними хотя бы ту, что смотрит на мою дверь, — Рэй концентрируется на самом безопасном. Ручке двери, которая в опасной близости от джинсов, облегающих бедра. Темная дорожка волос уходит вниз от пупка и под пояс... господи, черт бы его побрал, да как тут сосредоточиться?!
— Нет, — отрезает Рен, заставляя ее поднять глаза. — Это все?
За его широченной спиной темно, ни пятнышка света, будто он привык жить по ночам. Как есть вампир.
— Ты не можешь. Это моя дверь! — последний аргумент все равно почему-то кажется ему неубедительным.
— Все еще нет. Пока, Рэй, — и он захлопывает дверь прежде, чем отваливается ее челюсть.
Он назвал ее по имени?
Этого достаточно, чтобы ночью он пришел к Рэй во сне.
Она ненавидит эти сны чуть ли не больше, чем кошмары о приюте. В тех, вторых ей всегда нужно бежать от кого-то из прошлого, кого-то страшного, кого-то... ищущего ее. А в этом она ворочается с одного бока на другой, и все тело горит от невесомых прикосновений мужчины, чье имя она так и не знает.
— Рен, — стонет Рэй, чувствуя, как он заполняет ее целиком, всю без остатка, проникая не только в тело, но и в разум, и устраивается там, — пожалуйста... — она выпрашивает так, словно это последний вдох перед погружением. Тянет за черные колючие волосы, обвивающие ее запястья крепче веревок.
И он берет ее на руки, вытаскивая из одного мира в свой, где темно, где нет ничего, кроме мрака и ярких пятен камер по углам.
И сон уходит, распадается, а Рэй приходит в себя под дверью снаружи. В одном белье, она стоит под камерой и раскачивается со стороны в сторону, словно безумная. или потерявшаяся.
Она снова начала ходить во сне, и это дурной знак.
Без пяти двенадцать его нет, и Рэй стоит внизу в холле, нетерпеливо поглядывая на часы. Тесные шпильки стискивают ступни хуже кандалов, а платье такое узкое, что можно задохнуться, но она чувствует себя... готовой.
Три, два, один...
Она ступает в лифт и поворачивается вовремя, чтобы заметить его тень, скользящую по холлу. Пальто, перекинутое через руку, лишь слегка скрывает тревожный оттенок алого, расползшийся по телу.
— Привет, Рен, — Рэй нарочно отступает к самой стенке, чтобы он не смог до нее дотронуться, даже случайно. Это словно объявление войны, даже лучше перчатки, которой можно было бы хлестнуть по его бледному лицу.
Он рассматривает ее всю, снизу — от лаковых шпилек, сегодня вознесших Рэй на подобающий пьедестал, — и до глухого ворота, стянувшего шею намертво, но оставившего достаточно разрезов, чтобы найти в них уязвимые места.
— Догнала все же? — глухо басит Рен, и лицо его кривится еще больше, хуже маски, кажется, вот-вот разломится на две части и упадет. А глаза черные, острее игл, и в них ничего, кроме ненависти.
А потом он отворачивается, ставя точку в не начатом разговоре.
И это... ошеломляет. Точно по лицу ударили ее.
— Ага, — Рэй стискивает в руках пальто, держится за него, а спиной опирается на стенку лифта. Если дернет, она точно упадет.
В этот раз Рен не долбит по кнопке, бьет всего один раз, но этого достаточно, чтобы створки лязгнули и закрылись сразу. И пальцы его так и ходят, сжимаясь и разжимаясь, достаточно, чтобы Рэй вспомнила вчерашний сон.
И руку на горле.
Он стоит спиной к ней, как обычно, у самого выхода, готовый сорваться и унестись, а лифт ползет так медленно, словно в ад, что Рэй не выдерживает. Набирает полную грудь воздуха, понимая, что любой вдох, стон или шорох привлечет его внимание.
И тянет пальцы к разрезу на платье, подныривая под него, сдвигая в сторону белье. Она гладит себя украдкой, слишком аккуратно, и все тело горит, наливаясь изнывающей слабостью.
Это полное безумие — смотреть на его спину, затянутую в черное, на все еще вздрагивающую ладонь, на затылок, представляя, что она запускает туда свои пальцы, оттягивая за волосы, назад, к ней. Вынуждая стать перед ней на колени и целовать бедра, ласкать, как это делает она сама.
Это бесконечные минуты по пути в ад, и Рэй стискивает ноги до боли, вытягиваясь на шпильках, задыхается от жара, и присутствие Рена только подстегивает ее.
Она кончает, когда лифт останавливается. Их встряхивает, и на мгновение свет гаснет, а Рэй закрывает глаза и делает первый вдох, теряющийся среди скрипа. Она еле стоит, еле держится вообще, она понятия не имеет, смотрит ли на нее Рен. Понял ли он, что вообще произошло?
Когда она открывает глаза, его в кабине уже нет. Его темная спина мелькает у двери, захлопывая с такой силой, что с потолка сыплется крошка.
А посреди ночи ее будит звонок от Финна. Телефон какое-то время жужжит, не умолкая, а затем экран гаснет, и Рэй лежит в темноте, прислушиваясь.
Она знает свою квартиру наизусть, каждую половицу, и все места, где они скрипят.
Он — нет.
Но теперь все не так, это скорее продолжение сна, чем реальность, и Рэй шевелится на постели, скидывая с себя покрывала. Одно за другим, толкает к ногам, раскрываясь все больше. Выгибается, выстанывая то имя, что знает, Рен как ничто, и привычным движением запускает пальцы в трусики.
— Рен... — выдыхает она. — Рен...
Он смотрит из темноты, и этого достаточно.
====== Karpman triangle (Хакс/Рэй/Кайло Рен) ======
Комментарий к Karpman triangle (Хакс/Рэй/Кайло Рен) О благословенна будь пятница, госпожа разврата и выходных.
Очень осторожно, тут у нас странный треугольник, да еще приправленный Карпманом, сияющая Рэй, стремный Кайло и очень оосшный Хакс, которому достаются все лавры, хаха, нет)
Для Rem_K, моей прекрасной кровавой музы, because I can).
А на затравку в ритме – Lance Desardi — Seem to be Scared
Когда его наконец отпускают домой — пару дней в лазарете все равно что вечность в аду, переполненном сочувственными гримасами, — она сидит на кровати Кайло и неловко ворочается в гнезде из покрывал, старательно подтягивая их к плоской груди.
С его места Хаксу сейчас виден только ее затылок — спутанные волосы такие светлые, что в лучах солнца напоминают нимб, воссиявший над головой ангела. И кусок щеки, опухшей, темно-синей.
Кажется, ей здорово досталось этой ночью.
Девушку зовут Рэй, Хакс знает ее, видел пару раз на общих лекциях. Она одна из новеньких, такая вся примерная. Хорошая девочка из ниоткуда, с высшим баллом и бесплатной стипендией.
И, кажется, тусила с ебучими «бунтарями», так что из всех возможных вариантов Рэй — последняя, кого вообще можно представить в постели Рена.
Но все же она тут, устроившаяся в коконе покрывал, больше всего напоминающая ангела с перебитыми крыльями, вывернутыми лопатками на сгорбившейся спине.
Вся в свежих синих пятнах, здоровски напоминающих чью-то пятерню, смявшую кожу до следов, в багровых засосах, спускающихся по шее вниз. В бурой подсохшей корке поверх воспаленных порезов — сколько их было, три, пять? Сколько она выдержала прежде, чем начала вопить от боли?
Рэй оборачивается и смотрит на Хакса удивительно спокойным, почти обреченным взглядом, моргает сонно, ничуть не удивленная его появлением.
И солнце, льющееся из обломавшихся жалюзей, повисших на тонкой нитке, накрывает ее золотистой вуалью. Загорается на кончиках выгоревших ресниц, прячется в уголках набухших до крови губ.