Смертельная жара, время, которое тянется так медленно, что останавливается еще до того, как ты успеешь сделать свой единственный вдох, и бессмысленность существования. Идеальный ад.
Но богов не существует, и Рэй, сама не понимая как и почему, возвращается на место своих раскопок.
Идет по собственным следам и погружает руки в пыльный, жаркий песок, выгребая его наружу, из ямы. Растопыривает пальцы и ищет еще один диск, который исправит все то, что предсказала ей старая хаттка.
— Конец света? Хах, ни за что. Я еще с тобой за старое не поквиталась, за то, что меня бросили подыхать тут, а ты мне пророчишь новые беды на голову? Смешно.
Она как обычно бормочет себе под нос, разговаривая с чем-то высшим, не поставившим ее в известность. Мол, скоро умирать, Рэй, да и Джакку та еще помойка, так что не печалься. Скоро отдохнешь.
— Иди ты нахрен, — шипит она себе под нос, отплевываясь от пыли, оседающей на языке, потому что разговаривать, копаясь в песке, не самый умный ход.
Парные диски должны идти в паре, и это неоспоримый факт. Как и то, что солнце встает на востоке, а садится на противоположной стороне. Одно из солнц. Второе вообще медленное и с ним эти правила не работают.
Но у хаттов же все идет так, как заведено. А значит, и диски должны лежать в паре.
Один для конца света, а второй, чтобы его предотвратить, ведь так?
Яма растет, и Рэй уже копается в ней, сидя по пояс в песке. Если подует ветер, то ее занесет ко всем сарлаккам, и она задохнется. Неплохой конец света, очень личный.
Но ее руки цепляются за кодатор, тянут к себе его, пролежавшего под землей, наверное, пару сотен лет, не меньше.
Выдирают из плена времени и стряхивают налипшие песчинки.
Этот диск идеален. Он ровный и целый, ни одной царапинки, а высеченные буквы выступают над поверхностью ровными рядами.
Старый язык. Прото-язык хаттов.
Вот оно, понимает Рэй, мифическое спасение от конца света. Вот так оно выглядит, не больше панциря черепахи, не тяжелее обычного цилиндра двигателей.
Может, все дело в жаре, которая пробирается под лохмотья, обмотавшие голову, а может, в ветре, который щемится в рот и ноздри, расходится горячими прикосновениями по спине.
Но перед глазами все плывет — и диск, и ее собственные размытые ладони, на которых даже не разобрать сколько пальцев, и Рэй видит перед собой силуэт.
Большой и черный. Он такой здоровенный, что заслоняет собой и солнце, и ветер, и саму пустыню, оставляя их наедине.
Она валится в обморок, оседает в яму, чувствуя и в то же время не ощущая ничего. Ни царапучести песка через одежду, ни холода тени, ни сухости песка, забивающегося в рот.
Конец света настал.
Ее никто не хватится, даже если она сдохнет. У Рэй никого нет. Ни родных, ни близких. Ей уже почти тридцать, а у нее даже мужчины нет. Хотя и женщины тоже, что поделать.
Это же Джакку, который на языке хаттов вообще-то означает не просто какую-то там беду. Смерть.
А к смерти каждый приходит в одиночку.
Так что она воскресает к ночи. Кашляет и отплевывается от песка, скрипящего на зубах, продирает глаза и пытается оглядеться.
Как ни странно, она все еще на Джакку. Она все еще жива.
И спидер стоит неподалеку, маячит темным пятном на фоне алого заката.
В своих руках Рэй все еще крепко держит кодатор, как будто он ей дороже всего на свете, оберегает его от всего.
— Серьезно? — Рэй поднимается на ноги, разминает затекшую поясницу, наклоняясь туда-сюда, а потом выбирается наверх. Из ямы, которая в общем-то и сохранила ей жизнь. Повезло, что тело не спеклось на солнце во время обморока, или как это можно назвать.
Кома, как минимум.
Только вот тело ломит совсем не так, как если бы она отдыхала. Оно ноет и требует отлежаться в гамаке, а еще еды бы.
Свой кодатор, вызволенный из недр земли, Рэй забирает с собой.
Завтра утром она сдаст его хаттке, и пусть та молится, чтобы конца не произошло. Потому что, если бы кто-то хотел узнать мнение Рэй — конец Джакку уже наступил. Только вот никто и не заметил.
Дом встречает ее привычной тишиной. И затхлостью теплоты. За день жестянка нагревается, а к ночи тут душно, хоть ты голышом разгуливай, чем Рэй и занимается.
Раздевается, скидывая слои ветхой одежды, которую пора бы заменить, но только кредитов нет, и так еле на еду хватает. Остается в одних только трусиках, которые и трусиками не назвать — грубо сшитые куски ткани. Распускает волосы, вытряхивая из них песок, а затем собирает в пучок снова. Закидывает в миску содержимое одного из пайков, полученного сегодня, и ждет, пока тот не набухнет от воды.
Псевдо-протеин и псевдо-углеводы. Все, чтобы не сдохнуть. Ну и вечный песок, без которого не обходится ни одно блюдо на Джакку.
Она сидит рядом с найденным диском, только вот дотрагиваться боится, словно это не кодатор, а какое-то живое существо.
Сначала поест, а там и в обморок падать можно. Потому что внутри все еще тлеет какой-то странный страх. Или предвкушение. Того конца света, которое она чуть не увидела.
Но больше видений нет. Ни одного. Рэй пытается прочесть то, что написано на кодаторе, ведь она с грехом пополам научилась понимать все языки, с которыми сталкивалась. Ведь если неправильно прочтешь одну из табличек на еще не обесточенном корабле и полезешь доставать ценную проводку, рискуешь сгореть в три секунды. Ей пришлось становиться умной, как это ни смешно.
Древние письмена похожи и одновременно совсем не напоминают хаттский язык. Это что-то более пафосное, напыщенное и очень заумное.
Что-то про Силу, в которую никто уже не верит. Платт как-то плел байки о джедаях, только его тогда высмеяли так, что он неделю бесился, и пайки тогда взлетели в цене раза в три.
Все ходили голодные, а про владеющих Силой больше никто не заикался.
Так вот в чем все дело. Какие-то там джедаи могли бы спасти всех от конца света. Ну, тогда можно не волноваться. Сдохнут все.
— В любом случае, что бы ты ни обозначал, — Рэй хлопает по поверхности кодатора, как будто это ее домашний питомец, которого нужно погладить по загривку, — завтра я тебя сдам и получу целую прорву еды. Ты, наверное, никогда не был голодным, так что меня не поймешь.
Ну вот, она разговаривает с этой хреновиной, потому что и поговорить больше не с кем.
— А почему бы мне… — Рэй смотрит на горку запаянных пластиковых пакетиков, покоящихся на столе, и уже чувствует на языке полузабытую сладость, смешанную с горечью. Почему бы не выпить в самом деле.
Залить в себя чего-нибудь крепкого и просто забыться. Слишком уж ярко воспоминание о темноте, в которую она падает, только дна нету.
В кантине на удивление громко.
Сейчас не сезон, дожди закончились и рабочих вообще почти не осталось. Только мусорщики вроде Рэй. Ну и шлюхи. У них работа попроще, правда, легкими заработанные ими деньги не назовешь.
Но сегодня просто аншлаг. Многочисленные столики, вытащенные из падавших кораблей, разномастные и кое-где поплавившиеся, заняты мужчинами в черных одеждах. Ну просто сходка странных незнакомцев в масках. Наверное, прилетели переждать после какого-нибудь неудачного ограбления, тут часто всякие ошиваются.
Хотя чего их Рэй бояться. Она за себя постоит, и на поясном ремне болтается кобура с бластером. На тот случай, если кто-то перепутает ее со шлюхой, хотя это нереально.
Уж больно она маленькая, тощая и страшненькая.
На Джакку ценится пышность тел и белизна кожи. А Рэй совсем не такая.
Она пробивается к центральной стойке, усаживается за слегка скособочившуюся стойку и протягивает бармену один из пайков в пластиковой оболочке.
— На все, — просит Рэй, и тот молча опускает перед ней стакан. Наливает на полпальца. Ждет, пока она не выпьет все залпом, вздыхая от наслаждения и горечи на языке, и наполняет снова.
Ей просто хочется напиться. И она может это себе позволить.
— Что у вас сегодня? Очередные лохи прячутся? — она хмыкает, кивая на усевшихся за столиками мужчин.