Чем, все тупея и жирея,Влачить бессмысленно свой век,С смиреньем ложным фарисеяТвердя: «Бессилен человек»,
Чем променять на сон отрадныйИ честный труд, и честный бойИ незаметно в тине смрадной,В грязи увязнуть с головой!
«Ты помнишь: поникшие ивы…»
Ты помнишь: поникшие ивыКачались над спящим прудом;Томимы тоской, молчаливы,С тобой мы сидели вдвоем.
В открытые окна гляделиК нам звезды с высоких небес;Вдали соловьиные трелиПоля оглашали и лес.
Ты помнишь – тебе я сказала:Мы много любили с тобой,Но светлых часов было малоДано нам суровой судьбой.
Узнали мы иго неволи,Всю тяжесть житейских цепей,Изныло в нас сердце от боли;Но скрыли мы боль от людей.
В святилище наших страданийНе дали вломиться толпе –И молча, без слез и рыданий,Мы шли по тернистой тропе.
Ты помнишь минуту разлуки?О, кто из нас думал тогда,Что сердца забудутся муки,Что рану излечат года,
Что страсти былые тревоги,Все бури поры прожитойМы, встретясь на новой дороге,Помянем насмешкою злой!
Иван Суриков
25 марта (6 апреля) 1841, д. Новоселово Углицкого уезда, Юхтинской волости, Ярославской губернии – 24 апреля (6 мая) 1880, Москва
«Вот моя деревня…»
Вот моя деревня;Вот мой дом родной;Вот качусь я в санкахПо горе крутой;
Вот свернулись санки,И я на бок – хлоп!Кубарем качусяПод гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,Стоя надо мной,Весело хохочутНад моей бедой.
Все лицо и рукиЗалепил мне снег…Мне в сугробе горе,А ребятам смех!
Но меж тем уж селоСолнышко давно;Поднялася вьюга,На небе темно.
Весь ты перезябнешь, –Руки не согнешь, –И домой тихонько,Нехотя бредешь.
Ветхую шубенкуСкинешь с плеч долой;Заберешься на печьК бабушке седой.
И сидишь, ни слова…Тихо все кругом;Только слышишь: воетВьюга за окном.
В уголке, согнувшись,Лапти дед плетет;Матушка за прялкойМолча лен прядет.
Избу освещаетОгонек светца;Зимний вечер длится,Длится без конца…
И начну у бабкиСказки я просить;И начнет мне бабкаСказку говорить:
Как Иван-царевичПтицу-жар поймал,Как ему невестуСерый волк достал.
Слушаю я сказку –Сердце так и мрет;А в трубе сердитоВетер злой поет.
Я прижмусь к старушке…Тихо речь журчит,И глаза мне крепкоСладкий сон смежит.
И во сне мне снятсяЧудные края.И Иван-царевич –Это будто я.
Вот передо мноюЧудный сад цветет;В том саду большоеДерево растет.
Золотая клеткаНа сучке висит;В этой клетке птицаТочно жар горит;
Прыгает в той клетке,Весело поет,Ярким, чудным светомСад весь обдает.
Вот я к ней подкралсяИ за клетку – хвать!И хотел из садаС птицею бежать.
Но не тут-то было!Поднялся шум-звон;Набежала стражаВ сад со всех сторон.
Руки мне скрутилиИ ведут меня…И, дрожа от страха,Просыпаюсь я.
Уж в избу, в окошко,Солнышко глядит;Пред иконой бабкаМолится, стоит.
Весело текли вы,Детские года!Вас не омрачалиГоре и беда.
Иннокентий Анненский
20 августа (1 сентября) 1855, Омск –30 ноября (13 декабря) 1909,Санкт-Петербург
«Я думал, что сердце из камня…»
Я думал, что сердце из камня,Что пусто оно и мертво:Пусть в сердце огонь языкамиПоходит – ему ничего.
И точно: мне было не больно,А больно, так разве чуть-чуть.И все-таки лучше довольно,Задуй, пока можно задуть…
На сердце темно, как в могиле,Я знал, что пожар я уйму…Ну вот… и огонь потушили,А я умираю в дыму.
Дети
Вы за мною? Я готов.Нагрешили, так ответим.Нам – острог, но им – цветов…Солнца, люди, нашим детям!
В детстве тоньше жизни нить,Дни короче в эту пору…Не спешите их бранить,Но балуйте… без зазору.
Вы несчастны, если вамНепонятен детский лепет,Вызвать шепот – это срам,Горший – в детях вызвать трепет.
Но безвинных детских слезНе омыть и покаяньем,Потому что в них Христос,Весь, со всем Своим сияньем.
Ну, а те, что терпят боль,У кого как нитки руки…Люди! Братья! Не за то льИ покой наш только в муке…