Хотя многие считают Джэксона Поллока ведущим представителем нью-йоркской школы абстрактного экспрессионизма, Марк Ротко остается ее самым человечным и экспрессивным поборником. В жизни и смерти Ротко стоит в стороне от остальных абстрактных художников. Как Поллок освободил линию от ограничений известных форм, влив в свои полотна новооткрытые, энергию и дух, Ротко добился равного успеха в освобождении цвета от реалистических пределов. В 1950-е и 1960-е гг. он выразил в серии новаторских полотен силу чистого цвета, призванного пробудить глубоко прочувствованные эмоции, торжественность и величавость. Освобождение им цвета от узнаваемых схем навечно повлияло на то, как создается и воспринимается искусство.
Работу художника лучше воспринимать, нежели писать о ней. Вообразите большое полотно с блоками цвета, плывущими навстречу друг другу горизонтальными дуэтами, трио и квартетами. Все представляется таким простым и вместе с тем просто правильным, как если бы ты никогда прежде не видел подобного взаимодействия цветов.
Абстрактные экспрессионисты (Ротко терпеть не мог этот ярлык) ответили на почти социалистический реализм периода депрессии революционными подходами к живописи. Поллок шел впереди со своими удивительно энергичными изображениями пляшущих линий. Ротко отказался от своего изначально озабоченного общественными ценностями реалистического стиля и использовал первичные цвета в аморфных формах для выражения трагедии, экстаза или рока. С помощью захватывающих колористических образов Ротко отобразить уникальные для своего поколения религиозность, таинственность и неподвластность времени. Ни один другой художников того времени – ни Барнет Ньюмен, ни Рейнхардт, ни Вилем Кунинг, ни Адольф Готтлиб, ни Франц Клайн – не добивался последовательно, как Ротко, непосредственности чувства и мысли типичным для него трением цветов – радужных и меняющихся, трепещущих или сдержанных, но всегда живых (во всяком случае, до мрачных последних лет жизни).
Он родился Маркусом Ротковичем в Латвии, откуда также вел свое происхождение Аарон Копленд. Его отец был преуспевающим фармацевтом и записал своего младшего сына Маркуса в еврейскую начальную школу – хедер. Подобно многим евреям того времени опасавшийся призыва двух старших сыновей в русскую армию, отец увез в 1913 г. семью в Америку. По прибытии они изменили свою фамилию на «Ротковиц», двинулись на запад и обосновались в Портленде, штат Орегон. Воспитывавшийся овдовевшей матерью (отец внезапно умер вскоре по прибытии в Орегон) Ротко провел свои юные годы в бедности. Тем не менее в начале 1920-х гг. он отправился в Йельский университет, но не закончил учебы, а немного проработал актером (у него даже учился Кларк Гейбл) и переехал в Нью-Йорк, чтобы учиться живописи в Лиге искусства, возглавлявшейся в то время Максом Вебером. Вскоре он женился, похоже, только ради женитьбы, был очень несчастлив в браке и нанимался на низкооплачиваемые работы ради содержания семьи. В конце концов получил помощь от великого коллектива художников, созданного в рамках «Нового курса» президента Франклина Рузвельта, – «Администрации прогресса труда» (АПТ). Работая в годы депрессии на АПТ, он познакомился с Кунингом, Готлибом и Поллоком. В связи с надвигавшейся войной в Нью-Йорк прибыли многие из великих европейских художников, опасавшихся нацистской угрозы. Сочетание европейского влияния, депрессии и американского патриотизма послужило катализатором, ибо в начале сороковых годов стал меняться стиль многих молодых художников Америки, что отметило наступление золотого века современного искусства. К концу войны Ротковиц поменял фамилию на Ротко, развелся с первой женой, вновь женился (на этот раз счастливо), отказался от своей первоначально реалистической живописи и постепенно все больше преуспевал в абстрактном стиле.
После войны Нью-Йорк стал мировой столицей искусства (хотя многие еще не осознали этого). Великие беженцы из Европы вернулись домой, оставив более молодым мужчинам и женщинам развитие их уникального художественного стиля. Работы тех художников, в основном нью-йоркцев, экспонируются сегодня в самых престижных галереях. В конце же 1940-х гг. они не могли продать ни одной картины. АПТ собрала многих из них вместе, и они оказывали постоянное воздействие друг на друга, часто посещали мастерские того или иного из них, собирались компаниями, чтобы выпить и обсудить литературу и политику, отвергали условные нравы общества и часто отождествляли себя с несчастными бедняками. Они начали выставлять свои работы – часто вместе – в нескольких галереях, владельцы которых признавали их таланты. Они экспериментировали с новыми концепциями формы, линии, цвета и образа. И послание часто выражалось в использованных материалах, а не в использовании материалов.
Будучи ярким представителем нью-йоркской школы, Ротко никогда не забывал включить в свои полотна сильные эмоциональные послания. Он добивался от своих зрителей не только интеллектуального отклика или возбуждения, но и прежде всего проявления самых глубоких чувств и потребностей.
Поскольку его искусство завоевывало все более широкое признание, Ротко подобно многим из его поколения не знал, как ему реагировать на это. Невероятные всплески эмоций, необходимые его искусства, были для него тяжелым испытанием. Он завел неудачные деловые отношения, которые позже привели к большому скандалу вокруг его имущества и похищению многих его картин. Яркие цвета постепенно приобретали все более темные оттенки, отражая его мрачное настроение. Растущая слава приносила Ротко повышенные вознаграждения и даже заказ богатой семьи Менилов из Хьюстона на строительство часовни с большими фресками. Темные, наводящие на раздумья работы в сменяющих друг друга коричневых и черных тонах скорее унылы, нежели трагичны, являются скорее криками боли, нежели величественными символами. После оформления часовни Менилов его последние картины продолжали демонстрировать темнейшие из доступных оттенков. Хотя они и были более экспрессивными, от них все же веяло холодом и усталостью.
Пока Поллок шел вперед, превращая активные линии в чистые абстракции, Ротко запечатлевал цвета с чувством, отказываясь образов, срисованных с реальных вещей. Напряжение в его картинах часто проистекало из элементарной силы самих цветов. Например, его заботило, какую эмоцию может вызвать в зрителе сочетание определенного оттенка желтого с определенным оттенком красного или фиолетового. Ротко не давал названия своим картинам, отмечал их датами. Зритель просто реагировал на то, что видел на полотне, без какой-либо подсказки в виде будничных образов литературных и исторических источников. Чистое искусство ради искусства, цвета, незаметно переходящие в другие цвета, были призваны увести нас от боли реального мира в видения бесконечности.
ФЕРДИНАНД КОН
Магия науки обнаруживает себя, когда исследование, ведущееся с определенной целью, дает неожиданный результат. Дитя еврейского гетто в немецком городе Бреслау (Вроцлав) Фердинанд Юлий Кон учился на ботаника. Его исследования таких микроскопических растительных организмов, как грибы и водоросли, были поистине новаторскими и сыграли немаловажную роль. И они привели Кона к невообразимым открытиям в совершенно иной области – бактериологии.
Кон перенес свое внимание с растений на иные, но удивительно похожие живые существа под названием «вибрионы» (форма бактерий). Он считал эти бактерии формой растительной жизни, а не животной, как полагали в то время ученые. Такое определение и его открытие спор заложили фундамент современной бактериологии.
Сын торговца Кон был вундеркиндом, хотя поначалу считался умственно отсталым и трудным. Превозмогая дефект слуха, он изучал любимую ботанику в университете Бреслау. Из-за еврейского происхождения ему было отказано в ученой степени. Несмотря на освобождение из гетто, на протяжении почти всего XIX в. в большинстве европейских стран евреи не обладали равными правами. Кон рискнул перебраться в Берлин, где получил докторскую степень в возрасте девятнадцати лет. Помимо изучения микроорганизмов он заинтересовался революционной политикой. Во время восстания 1848 г. Кон заявил о своей полной поддержке революционеров и, когда последовали репрессии, потерял место преподавателя в прусской столице. В двадцать два года он вернулся в Бреслау, где и прожил большую часть своей жизни. Став университетским преподавателем, Кон приступил к изучению жизни клеток самых крошечных существ.