«Вы, Мор, – кричал канцлер Одли, – хотите считать себя мудрее... всех епископов и вельмож Англии».
Послушные присяжные вынесли требуемый вердикт. Впрочем, даже участники этой судебной расправы чувствовали себя не в своей тарелке. Лорд-канцлер, стараясь побыстрее покончить с неприятным делом, стал зачитывать приговор, не предоставив последнего слова обвиняемому. Сохранявший полное присутствие духа Мор добился, чтобы ему дали возможность высказать убеждения, за которые он жертвовал жизнью. Так же спокойно выслушал он приговор, обрекавший его на варварски жестокую казнь, которая была уготована государственным преступникам.
Текст приговора был таков:
«Ввергнуть его при содействии констебля Уильяма Кингстона в Тауэр, оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту».
Констебль Тауэра Кингстон был искренним другом Мора. После приговора он сопровождал Мора из Вестминстера к причалу «Старый лебедь» близ Тауэра. С тяжелым сердцем и не сдерживая слез, он простился с Мором.
Казнь состоялась спустя четыре дня после суда.
Вместе с последним письмом к дочери и всем близким Мор передал Дороги Колли свою власяницу, которую он носил до последних дней, и свой бич для самобичевания. Последнее письмо Мора к дочери явно написано в спешке. В нем Мор прощался с семьей, посылал свое благословение близким, с любовью вспоминал последнее свидание с дочерью после суда по дороге из Вестминстера в Тауэр, утешал, как только мог и сообщал о своей готовности и желании «идти к Богу» не позднее, чем завтра, то есть 6 июля, в канун праздника Фомы Кентерберийского и на восьмой день после праздника святого апостола Петра.
Рано утром 6 июля 1535 года в Тауэр прибыл друг Мора, поэт Томас Поп, служивший в канцелярском суде. Поп сообщил Мору о том, что король заменил ему мученическую казнь в Тайберне отсечением головы. Мор спокойно выслушал сообщение своего друга и поблагодарил короля за его «милость».
Он находил в себе силы, чтобы шутить в чисто английском духе и перед свиданием с плахой. «Так, по прибытии в Тауэр, – писал помощник шерифа в лондонском Сити Эдуард Холл, – один из служащих потребовал верхнюю одежду прибывшего в качестве вознаграждения. Мор ответил, что тот получит ее, и снял свой колпак, говоря, что это самая верхняя одежда, которую он имеет».
Мимо людской толпы, как всегда, сопровождавшей подобные процессии, Мор спокойно шел на казнь. Долгие месяцы тюрьмы и мучительные допросы совершенно подорвали его здоровье.
Король запретил ему произносить предсмертную речь, которая разрешалась в то время всем казнимым, очевидно, боялся, что слова этого блестящего оратора вызовут возмущение в народе. И на эшафоте в последние предсмертные минуты Мор не утратил способности шутить. Подойдя к наспех сколоченному эшафоту, он попросил одного из тюремщиков: «Пожалуйста, помоги мне взойти, а сойти вниз я уж постараюсь как-нибудь и сам». Поднимаясь, он сказал палачу: «Шея у меня коротка, целься хорошенько, чтобы не осрамиться». Уже на эшафоте, беседуя с палачом, осужденный шутливо бросил ему за мгновение до рокового удара:
«Постой, уберу бороду, ее незачем рубить, она никогда не совершала государственной измены».
Насаженная на кол голова «изменника» еще много месяцев внушала лондонцам «почтение» к королевскому правосудию...
Узнав о гибели Мора, его друг, известный писатель Эразм Роттердамский сказал: «Томас Мор... его душа была белее снега, а гений таков, что Англии никогда больше не иметь подобного, хотя она и будет родиной великих людей».
Католическая церковь позднее причислила Мора к лику святых.
ТОМАС КРОМВЕЛЬ
В возвышении и падении Анны Болейн большую роль сыграл главный министр Томас Кромвель, который использовал для этой цели свою секретную службу. Шпионы Кромвеля долгие годы перехватывали всю переписку Екатерины Арагонской. Поскольку церковные ордена, несомненно, были ярыми врагами Реформации, Кромвель завел своих агентов и среди монахов. Один из них, францисканец Джон Лоуренс, тайно доносил министру об интригах его ордена в пользу Екатерины Арагонской.
Настала очередь и Томаса Кромвеля. Его ненавидели повсеместно, часто руководствуясь совершенно противоположными побуждениями; не было такого слоя общества, на поддержку или симпатии которого он мог рассчитывать. Для простого народа он был организатором кровавых преследований, душителем выступлений против новых поборов, тягот, которые обрушились на крестьян после закрытия монастырей. Для знати он был выскочкой – простолюдином, занявшим не подобающее ему место при дворе. Католики (особенно клир) не простили ему разрыва с Римом и подчинения церкви королю, расхищения церковных земель и богатств, покровительства лютеранам. А те, в свою очередь, обвиняли министра в преследовании новой, «истинной» веры, в снисходительном отношении к католикам. Имели свой длинный счет к Кромвелю шотландцы, ирландцы, жители Уэльса.