Пленные римские воины под ярмом у германцев.
Художник Марк Глейр. XIX в.
И ведь там же, на Ближнем Востоке, он проявил себя – и далеко не с лучшей стороны. Тот же Веллей Патеркул, вспоминая пору его правления в Сирии, приправил свой отзыв о Варе аттической солью: «Бедным он вступил в богатую страну, а вернулся богатым из бедной» («Римская история», кн. II, CXVII).
Прибыв на берега Рейна, где вот уже два десятка лет стояли римские легионы, он проявил себя столь же беспринципным человеком, вовсе не понимавшим, что манера его правления граничит с безрассудством. К тому времени римские войска осмелели и все настойчивее пытались закрепиться на правом берегу Рейна. В 4 и 5 гг. приемный сын Августа, будущий император Тиберий, со своими легионами совершил поход к Эльбе. Там он соединился с римской флотилией, доплывшей по Северному морю до устья Эльбы, чтобы затем подняться вверх по течению этой реки.
Германцы, жившие на правом берегу Рейна, спокойно отнеслись к появлению римлян. Торговали с ними, снабжая легионеров мясом и пивом, овощами и фруктами, сандалиями и поясами. Радушные хозяева не только пускали к себе на постой оккупантов, но и помогали им заполучать белокурых германок.
Эту мирную, провинциальную идиллию Вар разрушил своими неумными действиями. Его самодовольство не знало границ. Он мнил, что римляне так сильны, что могут не считаться с северными варварами.
Вар обложил германцев налогами, в том числе ввел натуральные подати. Судебную власть над ними он взял на себя. Внезапно германцы увидели, что их права и свободы растоптаны жестокой римской пятой. В самом суде, который вершили захватчики, мнилось что-то колдовское, враждебное вольным детям лесов и полей. Основанное на формальных принципах римское судебное право, в том числе право собственности, было им непонятно. Сухие строки римских законов никак не сочетались с их представлениями о долге и чести, с их принципами кровной мести, с их лихостью и удалью, их любовью к подвигам и грабительским походам. Правила жизни германцев были пропитаны кровью. В римском праве I в. кровь, питательная среда чести и справедливости древних народов, давно высохла. Ее с успехом заменили чиновничьи чернила. Это-то и было в римском праве непонятно и чуждо и рядовым общинникам германцев, и одному из их вождей – Арминию.
Чванливый Вар восстановил против себя херусков еще и тем, что видел в них «варваров и только варваров». Всем своим отношением к ним он выказывал, что в них нет «ничего человеческого, кроме голоса и тела» («Римская история», кн. II, CXVII). Херуски платили ему той же монетой – презрением, мечтая вернуться к старым порядкам.
Выразителем их воли к свободе и стал Арминий. Он лично знал Вара и, будучи вождем, не раз был приглашен к римскому полководцу. Историки I–III вв. сохранили немало колоритных воспоминаний очевидцев, запросто видывавших будущую «грозу Рима». Эти мгновенные портреты «изверга-героя» можно встретить в сочинениях и Веллея Патеркула, и позднейших римских историков – Диона Кассия и Тацита. Последний, к слову, сто лет спустя писал, что «у варварских племен его (Арминия. – А. В.) воспевают и посейчас (Тацит, «Анналы», II, 88).
Однако короткие зарисовки античных авторов все-таки не заменят скрупулезной работы биографов. Приходится признать, что о жизни Арминия, ставшего почти 2000 лет спустя национальным героем Германии, нам ведомо очень мало.
Похоже, он с детства был знаком с римскими порядками, жил в Риме. Вполне возможно, получил воспитание, достойное царского сына, учился в школе для знатных детей на Палатинском холме, неподалеку от резиденции императора Августа. Несомненно, юный Арминий был потрясен увиденным. Он был в крупнейшем городе той эпохи, столице империи, охватывавшей почти весь известный римлянам мир – от Парфии на востоке до Геркулесовых столбов (Гибралтара) на западе и Британии на севере. В этой империи проживали, по современным оценкам, около 50 миллионов человек. Общую же численность германских племен, еще не покоренных римлянами, те же историки оценивают в 3–4 миллиона человек.
В самом Риме было около миллиона жителей. В центре города уже тогда высились громадные здания, волновавшие воображение любого уроженца диких чащоб и долин. Например, театр Марцелла (а Колизей еще не был построен) уходил ввысь на 33 метра, являя собой рукотворную каменную гору. На его трибунах хватало место для 10 с лишним тысяч зрителей.