так легко соотносятся с теми нескончаемыми концертами. Уже восточные провинции империи исподволь, как воду, закипающую в котле, охватывало волнение; уже иудеи в Иерусалиме замышляли скорый бунт, а правитель империи, надзиратель ее порядка, все так же забывшись, поднимался на сцену и декламировал назубок певучие монологи, изображая то Эдипа, не видящего перед собой ничего, то Геракла, чей разум помутился.
Ввиду надвигавшихся на державу бедствий безумными казались теперь не только сценические герои и зрители, облепившие сцену, но и режиссер и герой тех усыпительных спектаклей – Нерон.
За сто лет до этого за одну попытку завладеть абсолютной властью был зарезан один из самых мудрых римских правителей – Цезарь. О, как изменились времена! Теперь Нерон абсолютной властью играл, бросив ее в пыль, как жалкую маску, и толпа послушно склонялась перед ним.
Но в недрах толпы, в темной, как склеп, глубине театра уже слышался тихий ропот. Против Нерона стали устраивать заговоры.
В том же 65 г., когда вторая жена Нерона, Поппея, умерла то ли от «осложнения при родах», то ли от «осложнения при смерти», был раскрыт так называемый заговор Пизона. Это стоило жизни двум десяткам видных римлян. Среди них были Сенека, писатель Петроний, поэт Лукан.
Любимец муз, хранимый богами Нерон, избежав беды и теперь, из политика вновь превратился в артиста и отбыл с концертным турне в Грецию – страну, которую безмерно любил.
Годами он был заточен в Риме, как в клетке, то преследуемый презрительным материнским призором, то отчужденный от людей стеной ненависти. Восстановив Рим после пожара и покарав сенаторов-заговорщиков, Нерон вырвался наконец из клетки. Бежал из Рима, из Италии, порвал с верой и традициями отцов и – о такой экзотической стране мечтали бы, наверное, многие мальчишки! – не просто отбыл в турне, а переселился в Грецию. Когда-то его учитель, им обреченный на смерть Сенека, писал об этой стране:
Здесь Нерон провел 15 последних счастливых месяцев жизни. В каждом городе, куда прибывал император, он обращался к подданным… с лучшими песнями из своего репертуара. Ценя в себе не правителя, а артиста, Нерон даже прическу сделал такую, что подобает кифаредам – музыкантам, играющим на кифаре.
В Греции он мечтал добиться почестей, которых непременно достоин, и завоевать звание периодоника – победителя всех четырех крупнейших греческих игр: Олимпийских, Пифийских, Немейских и Истмийских. Ради императора греки даже поменяли календарь игр, чтобы тот мог принять участие в них в течение одного года. На любых состязаниях, где ему доводилось выступать, он неизменно выходил победителем. Его коллекция наград достигла 1808 почетных венков и призов, полученных за актерскую игру и певческое искусство, а также за победы в гонках колесниц. (Стоит ли удивляться такому обилию наград, если в Олимпии, например, даже упав с колесницы, он все равно был объявлен победителем?)
Но не могло же так продолжаться вечно! Пришел день, когда политику пришлось наступить на горло собственной песне и отправиться в давно уже враждебный ему Рим.
Вернувшись в декабре 67 г. в Италию, Нерон словно прибыл в глухую провинцию. Все лучшее осталось позади – в Греции, о которой он по-прежнему мечтал. В Греции, самой свободной стране на свете. Он был ее идеальным царем, добрым, щедрым, разумным, одаренным самыми разными талантами. В Италии же, как на любой прозябающей окраине, казна была пуста; солдаты сидели без жалованья и глухо роптали; не было денег для ветеранов; народ голодал; вот-вот ожидался мятеж.
В Греции его появление встречали аплодисментами. «Нерон мастерски умел ублажать толпу, – пишет Массимо Фини. – Общаться с людьми он тоже умел».
В Италии же…
…Через полгода на загородной вилле близ Рима, в разгар мятежа, у него будет лишь несколько слушателей, когда, сыграв в последний раз роль императора – как нелюбима им эта роль! – он не пропоет, а устало скажет: «Какой великий артист погибает!» (Светоний, «Нерон», 49) – и умрет. Так и не повзрослев. Так и оставшись артистом, а не политиком.
Империю, брошенную им, поочередно добудут в сражениях Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан. Нерон не увидит этого никогда. Он был богом, которому позволялось все. Он умер богом, которому не простят ничего – ни злодейств, ни талантов.