«Тим, хто врятував свiт» — такая надпись высечена на памятнике пожарным и ликвидаторам аварии на 4-м блоке ЧАЭС… О том, что могло случиться, даже страшно подумать. В первое время после аварии существовала реальная угроза ещё одного взрыва, более ужасного по последствиям, чем первый. Под реактором находился резервуар с водой для охлаждения, и если бы поддерживавшие его конструкции не выдержали, то реактор рухнул бы в воду. И тогда… Тогда, по расчётам специалистов, зона отчуждения имела бы радиус не 30 километров, а как минимум 500–600, погибли бы десятки тысяч людей, а миллионы получили бы большие дозы облучения. Кроме того, существовала реальная угроза повреждения и 3-го энергоблока, находившегося в непосредственной близости от разрушенного реактора. Если бы это произошло, то страшный сценарий «ядерной пустыни» на территории в сотни тысяч квадратных километров стал бы реальностью. И только благодаря пожарным из Припяти, которые первыми бросились в ядерное пекло, последствия аварии удалось уменьшить. Эти люди шли на верную смерть, но благодаря их мужеству мир действительно был спасён от страшной ядерной катастрофы.
Наверное, многие из тех, кто в первые часы аварии участвовал в борьбе с огнём, понимали, что означает малиновое свечение над 4-м блоком. Но истинных масштабов произошедшего никто не представлял, люди просто не знали, куда они шли, и что допустимая доза радиации в районе станции превышена в 87 тысяч раз. До утра 26 апреля у персонала станции в распоряжении были дозиметры, рассчитанные на измерение дозы излучения 3,6 рентгена в час, тогда как возле 4-го блока излучение достигало десятков тысяч рентген. Естественно, что эти дозиметры моментально зашкаливало. Только у начальника гражданской обороны ЧАЭС был в распоряжении прибор, способный измерять излучение до 200 рентген в час. Около 3 часов ночи 26 апреля начальник ГО измерил радиационное поле возле 4-го блока. Прибор, естественно, тоже зашкалило, о чём было сообщено директору ЧАЭС Брюханову, который прибыл на объект около 4 часов утра. Но тот сказал, что прибор неисправен, и докладную записку выбросил в мусорную корзину. Первое сообщение в Киев ушло в полчетвёртого утра: «Взорвался бак аварийной системы охлаждения, один человек погиб, один тяжело ранен, взрывом повредило крышу блока, реактор цел, радиационная обстановка в пределах нормы». А в это время в медпункт один за другим попадали ликвидаторы с одинаковыми симптомами: «головная боль, першение в горле, сухость, тошнота, рвота, нарушения психики». А вскоре острые признаки лучевой болезни стали чувствовать и жители близлежащих населённых пунктов…
Наверное, сейчас любой здравомыслящий человек понимает, что прежде всего необходимо делать в подобной ситуации — принять меры к локализации аварии и немедленно приступить к эвакуации людей, проживающих в непосредственной близости от места ядерного взрыва. Но в советское время в случае каких-то аварийных ситуаций и катастроф господствовал принцип: любой ценой попытаться скрыть произошедшее, даже если сделать это невозможно. В зоне радиусом 30 километров вокруг ЧАЭС проживало примерно 125 тысяч жителей. Население города Чернобыль, расположенного в 15 км от станции, составляло 12,5 тысячи жителей, а Припяти, находящейся в трёх километрах от разрушенного реактора, — 49 тысяч. Буквально за минуту 8 из 140 тонн радиоактивного топлива реактора 4-го блока оказались в воздухе. Люди, проживавшие неподалёку от ЧАЭС, получили дозу облучения, сравнимую с дозой при американской ядерной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Естественно, что всех этих людей следовало немедленно оповестить о случившемся и в кратчайшие сроки эвакуировать в безопасное место.
Когда радиоактивное пятно достигло Швеции и это было зарегистрировано местными станциями радиологического контроля, шведские власти прежде всего провели эвакуацию людей из зоны атомной станции и только потом выяснили, что взрыв произошёл не у них. Так поступают там, где ценность человеческой жизни является главным приоритетом. Но в СССР было иначе. Цепочка лжи, начатая руководством ЧАЭС во главе с директором станции, продолжала действовать. «Пожар потушен, реактор цел, радиационный фон в пределах нормы» — эти успокаивающие сообщения продолжали поступать в Киев и Москву до самого утра 26 апреля. Только около 9 часов утра было созвано срочное заседание Политбюро ЦК КПУ, где впервые был поставлен вопрос об эвакуации жителей Припяти. Но ЧАЭС по статусу считалась объектом союзного подчинения, а только что созданная к тому времени правительственная комиссия во главе с заместителем председателя Совета министров СССР Борисом Щербиной из-за неправдивой информации не владела ситуацией, и потому решение об эвакуации затягивалось. Когда же масштабы катастрофы стали очевидны, в Кремле началась борьба между теми, кто настаивал на немедленной эвакуации жителей прилегающих к ЧАЭС районов, а возможно, в случае ухудшения обстановки, и Киева, и теми, кто считал, что такое решение приведёт к панике и ситуация в двухмиллионной столице Украины попросту выйдет из-под контроля. В итоге эвакуация Припяти была проведена только 27 апреля, с опозданием на сутки. А в условиях, когда радиационный фон превышал допустимый уровень в тысячи раз, эти 24 часа означали тысячи жизней, которые забрала лучевая болезнь…