По щекам потекли слезы, и засаднило в горле и в груди. Чтобы чувствовать боль, не обязательно быть разодранной физически. Я хотела с ним по-другому, я хотела дарить ему себя, а вместо этого меня использовали и потрепали мне душу.
Ведьма куда-то вышла, а я закрыла глаза и отвернула голову в сторону. Не хочу ничего. Нет больше стремлений, испарились мечты и перехотелось домой. Такая грязная я не могу туда заявиться. Я свернулась клубком и поежилась от вечерней прохлады. Или это внутри меня настолько холодно, что даже вдохнуть больно?
Дверь внезапно открылась, и я не знаю, как ощутила ЕГО присутствие, оно вдруг впилось в мозг клещами, заставило подскочить и забиться в угол, лихорадочно осматриваясь в поисках оружия. Нет, не против него, а против себя. Чтоб не позволить даже приблизиться. Аднан закрыл собой весь проем и бросал на пол длинную черную тень. Посмотрел мне в глаза, потом осмотрелся по сторонам и снова мне в глаза.
Взгляд бедуина был непроницаем, зеленые радужки словно светились, но в них не блестел пожар ненависти и презрения. Он сделал шаг ко мне, и я вскочила с ложа, обхватив себя руками, чувствуя, как от страха подгибаются колени.
– Джабира сказала, ты отказалась от лекарств и от еды. Сказала, ты умереть решила.
– Верно сказала! – попятилась еще дальше назад, ближе к свечам. Если приблизится, я подожгу на себе одежду и обгорю так, чтоб стать уродливой, а если повезет, может, и сгорю насмерть.
– Так вот, ты сейчас выпьешь зелье, а потом съешь свой ужин, и не приведи Аллах, ты оставишь хотя бы глоток или ложку.
– А что будет? Казнишь? Изнасилуешь? Отдашь своим людям на растерзание? Зачем мне лечиться, чтоб ты снова мучил меня и прикасался ко мне своими ненавистными руками? Лучше сдохнуть!
Схватила свечу.
– Не приближайся ко мне.
Ухмыльнулся, и мне стало не по себе от его красоты варварской и проклятой экзотики. Я глазом моргнуть не успела, как он выхватил у меня свечу и потушил огонь голыми пальцами, а потом зажал меня рукой за горло сзади и поднес ко рту склянку с зельем.
– Ты выпьешь, или я – не я.
Сдавил мне скулы с такой силой, что я невольно открыла рот, и в горло потекла какая-то вязкая горечь. Попыталась вырваться, но рука Аднана так сдавила мне ребра, что я не смогла и вдохнуть. Когда сделала последний глоток, араб отшвырнул меня от себя, и я свалилась мешком на матрасы, задыхаясь, кашляя и размазывая слезы. С ненавистью посмотрела в глаза ибн Кадиру.
Казалось, он сжигал меня взглядом на расстоянии, брови сошлись на переносице, и неожиданно для самой себя я заплакала от бессилия, от мерзкого осознания своей ничтожной слабости.
– Еще одна подобная выходка, и я сам сожгу тебя живьем. Если Джабира скажет мне снова, что ты не ешь, я затолкаю в тебя еду насильно.
Он ушел, а я тряслась от рыданий, свернувшись на полу, обхватив себя руками. Ненавижу. Как же я его ненавижу. Я бы смотрела, как он горит и корчится от боли. Не услышала, как ведьма вернулась в хижину.
– Слезы полезные, они как раз исцеляют душу и сердце. Кто не умеет плакать – тот не умеет любить. Ты не умрешь. Аднан не даст. Ты дорога ему.
В тот момент до меня еще не доходил весь смысл этих слов. Я была слишком надломлена, испуганна, несчастна.
– Ты не представляешь, насколько он в твоей власти. Будь умной, Альшита. Ты все можешь обернуть в выгоду для себя.
– Мне не нужна выгода… я домой хочу. К маме хочу.
– Начни жить в этом мире, а не цепляться за свой, в который ты уже никогда не вернешься.
– Пусть он меня отпустит домой. Я все что угодно сделаю для него, но пусть отпустит.
Она тяжело вздохнула.
– Не отпустит он тебя. Долго не отпустит, а может, и вечно. Запала ты ему в самое сердце, а оттуда не отпускают.
В этот момент с улицы донесся дикий крик, плач. Я встрепенулась, зажала уши руками. Я больше не могла слышать крики боли. Я устала, меня это сводило с ума.
– Что там происходит? – закричала я. Джабира приоткрыла дверь и несколько секунд смотрела наружу, а потом закрыла дверь и повернулась ко мне:
– Ничего особенного. Маленькую Амину собираются наказать за какой-то проступок. Кажется, ее будут прилюдно бить палками.
О божееее, у меня зашлось сердце. Это из-за меня. За то, что еду мне носила. Только не Амина. Нет!
Я выскочила на улицу, оттолкнув Джабиру в сторону, и застыла на несколько секунд, не веря своим глазам. Женщины обступили Амину плотным кругом и толкали девочку в его центр, не давая ей сбежать.
– Воровка. Украла воду и хлеб для чужой!
– Предательница!
– Воровка!
Я не верила своим глазам – около десятка взрослых женщин собрались бить палками беззащитную маленькую девочку? Мне кажется или это происходит на самом деле? Но мне не казалось, они действительно размахивали палками и пугали малышку, гоняя ее по кругу.
– Ты как смела лепешку украсть? Как смела потом в глаза своей тети смотреть?
– Маленькая дрянь подружилась с русской шармутой! Хочешь стать такой, как она, да? Еду для нее воруешь?
– Она не виновата. Она кормила меня. Она хорошая, хорошая. Пожалуйста, Гульшат, я не воровала!
– Наказать ее! Воровала. Я видела, как унесла хлеб! Бейте ее, так, чтоб навсегда запомнила, ломайте ей кости. Мой сын все равно на ней не женится, ему запретили… ломайте!
Я вдруг вспомнила, как молила Аднана вступиться за сироту, не позволять сыну ее тетки трогать и лапать девочку. Наверное, ему запретили, вот и гнобят несчастного ребенка. Они словно по команде кинулись на Амину, а я бросилась к ним, схватила одну из бедуинок за шиворот, отшвыривая в сторону.
– Не сметь бить ребенка! Вы что – нелюди?! Вы же женщины! Матери!
– Ты смотри, русская шармута вылезла из норы!
Я толкнула Амину себе за спину, закрывая ее собой.
– Вы, дуры взрослые, ребенка палками бить вздумали? Трусливые вороны! Только подойдите, я вам глаза выцарапаю. Не верите? Я могу. Я ненормальная, ясно?
Ходят вокруг меня кругами и не решаются кинуться. Боятся, сволочи. Вот и бойтесь, ведьмы злобные.
– Как вы можете девочку бить? Накажите, проучите, оставьте без вкусного, сладкого, но бить? Вы что – палачи?
– Слышь ты, учить нас вздумала? Тебя мало били, иначе не выросла б из тебя шармута. Подстилка Асадовская. Тьфу.
Гульшат плюнула в мою сторону.
– Бейте обеих!
Некоторые женщины переглянулись.
– Аднан велел не трогать.
– Не нам велел, а солдатам. Нам никто ничего не велел. Бейте их обеих, иначе она у нас и детей, и мужей уведет. А маленькая дрянь ей пособничает. Предала нас ради чужестранки. Обе предательницы и твари!
Гульшат замахнулась первая и ударила меня по плечу. Я бросилась к ней, выдергивая палку из рук и отшвыривая в сторону.
– Не лезь ко мне! Я тебя голыми руками разорву!
Но она все равно накинулась на меня, хватая за волосы.
– Бейте ее! Бейте!
За ней следом кинулись другие, а я поняла, что против толпы ничего сделать не смогу, Амину к себе прижала и на песок бросилась, собой закрывая. Удары сыпались на плечи и на голову один за другим, а я губы закусила, представляя себе, что это сестренка моя, что это ее бить хотели. Мою маленькую Верочку. Амина бьется подо мной, плачет, кричит, а я молчу, только дергаюсь, когда палки на спину и плечи опускаются, голову рукой пытаясь закрыть.
– Что здесь происходит? Ах вы ж твари! Вы что – с ума посходили? А ну разошлись, курицы! Вы что натворили?!
Голос Рифата пробивался сквозь крики женщин, ругательства и плач Амины. Удары еще опустились на спину и на руку и тут же прекратились, когда в воздухе засвистел хлыст и кто-то из женщин истошно закричал.
– Как смели тронуть? Приказ мой нарушить? Кто затеял? Кто такой наглый и смелый, что решил без шкуры остаться?
Я вздрогнула от голоса, который тут же узнала, и по телу прошла дрожь ненависти.
– Это Гульшат. Она все затеяла! Онаааа!
– Как смела ослушаться меня, а, Гульшат? Как смела?